В застойное летнее время на каждом сайте есть люди, которые не устали творить и у которых есть на это время и потребность.
Уже успешно прошли четыре, надеюсь - и пятый проведем на достойном уровне. На равноправных правах в нем будет участвовать 5 сайтoв. Все материалы по конкурсу на равных правах будут выкладываться в специальной конкурсной теме, как условия, так и работы для возможности голосования, ну и, естественно, подведение итогов. Также будет конкурс на лучшую рецензию, поскольку есть желающие развернутых рецензий.
Проводить конкурс будут Ян Сикоревич (Ftale ) (Литературное кафе) (Форум Творчества) (Gezellig) (Fabulae)(Форум начинающих писателей) (Для писателей) Ольга Валентеева (Литературное кафе) (Gezellig)
Что выигрывают победители?
1а Первое место дает право назвать победителя - Лауреатом первой премии пятого межсайтовского конкурса "Война". 1б Второе место дает право назвать победителя - Лауреатом второй премии пятого межсайтовского конкурса "Война". 1в Третье место дает право назвать победителя - Лауреатом третьей премии пятого межсайтовского конкурса "Война".
Дополнительно лауреат первой премии получает 5 очков бонусов. Если он задумает участвовать в следующем - 6 конкурсе, то эти 5 очков приплюсовываются ему к результату голосования 6 конкурса. Еще одна премия победителю - я создаю бенефис- творческое резюме победителю. Если у победителя уже есть бенефис-резюме, то бенефис создается занявшему второе место. А победителю создается и дарится новый вебсайт. Занявшие четвертое и пятое места получает звание дипломантов. Премии на каждом сайте будут согласованы с админами: или это будут медали и баллы к репутации или еще какие-то стимулы. Но почетно даже само звание и то, что человек победил в такой конкурсе.
Итак. Тема пятого межсайтовского конкурса "Война". Но без привязки к какой-то одной стране. Это может быть война и реальная с пушками, ревом снарядов, может быть - и семейная между супругами, может быть война в душе человека,как говорят, муки совести. А может быть то, что мы еще не знаем, а станет известным, когда появятся конкурсные работы.
Конкурс проводится по двум номинациям: поэзия и проза.
У кого не открываются работы, с ними можно ознакомится в этой же теме, посты ниже.. Поэзия Проза
Пожалуйста придерживайтесь схемы-таблицы голосования. Просто скопируйте ее несколько раз, сделайте ряд копий, проставьте номера каждой копии и ставьте баллы. Если у кого-то есть силы и желание, может оставить и развернутое мнение на несколько строчек по каждому произведению.
Стихов 26 наименований, прозы -12 наименований.
Поскольку объем материала большой попробуйте поговорить с своей совестью и не делать второпях поверхностных выводов. Лучше меньше, да лучше, как говорил незабвенный Владимир Ильич. Прочитайте вдумчиво. Голосование продлится две недели, я думаю, достаточно времени, чтобы со всем ознакомится. Авторы часто болезненно воспринимают поверхностное мнение.
Просьба скопировать табличку голосования для прозы( 12 раз) и для поэзии (26 раз) и проставить номера, чтобы не перепутать работы. А потом проставить в пронумерованные таблички для голосования ваши очки от одного до пяти.
формы-таблички для голосования:
Схема голосования.
Проза 1. Насколько понравилось (1-5) 2. Насколько отвечает теме (1-5) 3. Насколько оригинален сюжет ( 1-5) 4. Насколько легко читать и понимать (1-5) (тяжело читается-1, легко читается-5) 5. Насколько талантливо написано (1-5) 6. Дополнительные бонусы (1-5) Даются только теми рецензентами, которым ответили более объемно, в виде отзыва. Минимум 15 строчек.
Поэзия
1. Насколько понравилось (1-5) 2. Насколько отвечает теме (1-5) 3. Насколько оригинален сюжет (1-5) 4. Насколько легко читать и понимать (5-1) (тяжело читается-1, легко читается-5) 5. Насколько талантливо написано (1-5) 6. Дополнительные бонусы (1-5) Даются только теми рецензентами, которым ответили более объемно, в виде отзыва. Минимум 15 строчек.
Нажмите "Добавить комментарий" и оставьте пожалуйста свое голосование, если не можете сразу,оставляйте поэтапно,по одному в день.
Пока 6 человек прислали работы, 2 женщины. Всего 10 работ.
Разъяснение.
Не обязательно война должна быть с пушками и кровью. Это может быть война между мужчиной и женщиной, родителями и детьми, двумя взрослыми после развода за ребенка, кому он достанется, война в душе человека,раздираемого противоречиями.
Если у кого-то старые есть произведения на эту тему,то почему бы не стряхнуть с них пыль времени и выставить на всеобщее обозрение.
Стихи 1. Я не был на великой той войне 2. Мне жжет глаза горячий смрадный пепел 3. Храм на крови 4. Я сегодня бокал поднимаю 5. Быть русским - состояние души 6. И словно бег по кругу 7. ОДНОГО (Началось. Мы освистаны градом снарядов) 8. Пламенем близкой зари раскровило восход 9. Солдатик из 1942… 10. Восприятие легенды о граде Китиже 11. Вся Страна (Прошла война грозой весенней) 12. Кровавый сон 13. Я не в обиде на свою судьбу
---------------------------
ПРОЗА
1. Глава 15. Аккерманская крепость. Осада( Музей Десяти Источников, Роман) 2. Глава 16. Аккерманская крепость. Крушение( Музей Десяти Источников, Роман) 3. ПУТЬ К МОРЮ 4. Где-то рядом. пьеса 5. Детство в развалинах 6. Артиллеристы 7. Алконавт 8. Рыжая кошка 9. С незапамятных времен я летаю над миром. (рассказ)
8. http://amfora.ucoz.com/forum/7-59-376-9-1 Амфора (мой сайт) здесь будет вся информация тоже. --------------------------- Статистика присланных работ на 16 августа 2014
-----------------------
Стихи 1.Я не был на великой той войне 2.Мне жжет глаза горячий смрадный пепел 3.Храм на крови 4.Я сегодня бокал поднимаю 5. Быть русским - состояние души 6. И словно бег по кругу, 7.ОДНОГО Началось. Мы освистаны градом снарядов 8.Пламенем близкой зари раскровило восход, 9.Солдатик из 1942… 10. предыдущем письме название Русичка и Русич черновой вариант. Читать: Восприятие легенды о граде Китиже 11. Вся Страна (Прошла война грозой весенней) 12. Кровавый сон кирилл барсиков 13. Я не в обиде на свою судьбу. 14. Весна 1946 года 15. Alles fuer Deutschland Ему мерещится Бабий яр. 16. баддада о разжалованном майоре 17. Третий фронт 18. шесть стихотворений о войне.
---------------------------
ПРОЗА
1. Глава 15. Аккерманская крепость. Осада 2. Глава 16. Аккерманская крепость. Крушение 3. ПУТЬ К МОРЮ 4. Где-то рядом. пьеса 5. Детство в развалинах 6. Артиллеристы 7. Алконавт 8. Рыжая кошка 9. С незапамятных времен
Наступает ответственный момент выкладки произведений для голосования. Пожалуйста придерживайтесь схемы-таблицы голосования. Просто скопиручте ее несколько раз, сделайте ряд копий, проставьте номера каждой копии и ставьте баллы. Если у кого-то есть силы и желание, может оставить и развернутое мнение на несколько строчек по каждому произведению.
Стихов 26 наименований, прозы-12 наименований.
Поскольку объем материала большой попробуйте поговорить с своей совестью и не делать второпях поверхностных выводов. Лучше меньше,да лучше,как говорил незабвенный Владимир Ильич. Прочитайте вдумчиво. Голосование продлится две недели, я думаю, достаточно времени, чтобы со всем ознакомится. Авторы часто болезненно воспринимают поверхностное мнение.
Просьба скопировать табличку голосования для прозы( 12 раз) и для поэзии (26 раз) и проставить номера, чтобы не перепутать работы. А потом проставить в пронумерованные таблички для голосования ваши очки от одного до пяти.
формы-таблички для голосования:
Схема голосования.
Проза 1. Насколько понравилось (1-5) 2. Насколько отвечает теме(1-5) 3. Насколько оригинален сюжет(1-5) 4. Насколько легко читать и понимать(1-5) (тяжело читается-1,легко читается-5) 5. Насколько талантливо написано(1-5) 6. Дополнительные бонусы(1-5) Даются только теми рецензентами, которым ответили более объемно, в виде отзыва. Минимум 15 строчек.
Поэзия 1. Насколько понравилось (1-5) 2. Насколько отвечает теме(1-5) 3. Насколько оригинален сюжет(1-5) 4. Насколько легко читать и понимать(5-1) (тяжело читается-1,легко читается-5) 5. Насколько талантливо написано(1-5) 6. Дополнительные бонусы(1-5) Даются только теми рецензентами, которым ответили более объемно, в виде отзыва. Минимум 15 строчек.
Сообщение отредактировал yanesik - Четверг, 21.08.2014, 09:08
Пожалуйста придерживайтесь схемы-таблицы голосования. Просто скопиручте ее несколько раз, сделайте ряд копий, проставьте номера каждой копии и ставьте баллы. Если у кого-то есть силы и желание, может оставить и развернутое мнение на несколько строчек по каждому произведению.
Стихов 26 наименований,прозы-12 наименований.
Поскольку объем материала большой попробуйте поговорить с своей совестью и не делать второпях поверхностных выводов. Лучше меньше, да лучше, как говорил незабвенный Владимир Ильич. Прочитайте вдумчиво. Голосование продлится две недели, я думаю, достаточно времени, чтобы со всем ознакомится. Авторы часто болезненно воспринимают поверхностное мнение.
Просьба скопировать табличку голосования для прозы( 12 раз) и для поэзии (26 раз) и проставить номера, чтобы не перепутать работы. А потом проставить в пронумерованные таблички для голосования ваши очки от одного до пяти.
формы-таблички для голосования:
Схема голосования.
Проза 1. Насколько понравилось (1-5) 2. Насколько отвечает теме (1-5) 3. Насколько оригинален сюжет ( 1-5) 4. Насколько легко читать и понимать (1-5) (тяжело читается-1, легко читается-5) 5. Насколько талантливо написано (1-5) 6. Дополнительные бонусы (1-5) Даются только теми рецензентами, которым ответили более объемно, в виде отзыва. Минимум 15 строчек.
Поэзия
1. Насколько понравилось (1-5) 2. Насколько отвечает теме (1-5) 3. Насколько оригинален сюжет (1-5) 4. Насколько легко читать и понимать (5-1) (тяжело читается-1, легко читается-5) 5. Насколько талантливо написано (1-5) 6. Дополнительные бонусы (1-5) Даются только теми рецензентами, которым ответили более объемно, в виде отзыва. Минимум 15 строчек.
Нажмите "Добавить комментарий" и оставьте пожалуйста свое голосование, если не можете сразу,оставляйте поэтапно,по одному в день.
Сообщение отредактировал yanesik - Четверг, 21.08.2014, 09:55
Участникам конкурса не запрещается голосовать, только за свои работы не занижайте оценки,отнеситесь к ним объективно. Работы идут под номерами и никто не знает авторов конкретных работ. Известны будут только победители.
yanesik, у меня проблема.. я не могу открыть этот формат .. вылазят какие то символы вместо букв.. если вы не против, может без загрузки выложите, чтобы можно было прочитать онлайн?
Началось. Мы освистаны градом снарядов. И на каждой стене: «Поднимайся, страна!» «Ты полезен и так, только в пекло не надо, Оставайся на месте», – мне шепчет жена.
Я кивал. Проводник в пассажирском вагоне Тоже может на благо страны послужить: Увозить ребятню от огня и агоний, Чтоб вдали от войны им досталось пожить.
И я ездил. Видал и старух, и девчонок, И больных, и младенцев, и профессоров… Вот письмо от жены – её почерк так тонок… «Хорошо, что ты жив, дорогой, и здоров».
Вновь письмо, и я почерк едва разбираю. Она пишет: «Наш старший погиб на войне». Рая нет, но иначе – летел бы он к раю, Ведь героев войны не берут к сатане.
Он боролся как мог с искорёженным телом, В лазарете его бы успели спасти – В нём полдня еще жизнь догорать не хотела. Если б только осталось, кому донести.
Через год она пишет: «Наш младший сыночек После страшного боя на небо ушёл. Я ревела о нём бесконечные ночи… Ну хоть ты ещё жив. Хорошо. Хорошо…»
Говорят, там всего один немец остался, И его бы прикончил удар кулака. А у нас – никого. И подранок прорвался. Лишь один недобитый из роты врага.
Май. Парад. Над Кремлём опускаются ниже Самолёты. На башне алеет звезда. Слышу шёпот: «Родной, хорошо, что ты выжил! Слава богу, вернее, ура поездам!»
Мы стоим, и она окликает кого-то, Поздравляет – улыбка не сходит с лица. А я мучу себя беспощадным подсчётом: Одного. Одного не хватило бойца.
8.Пламенем близкой зари раскровило восход
Пламенем близкой зари раскровило восход, алым с ладоней стекая на мрамор и камень. Чистую смерть предлагая своими руками, тяжесть предательства в грудь принимать нелегко.
Верным казавшийся, выбор отмечен ценой, что обратилась огромнейшей и нестерпимой - Острым кинжалом, пронзившим открытую спину... Сердцем, разбитым в могучей перчатке цепной.
Сказанных слов злую ленту уже не свернуть и не стереть тень клейма совершенных деяний. Близкое небо в багрянце своих одеяний в чашу мою льет бесчестье, позор и вину.
Выбор, казавшийся верным, слетает как тень в алое утро — свидетеля страшной утраты. И пустота одинокой высокой палаты частью сродни той, разлитой внутри, пустоте.
Сделанный шаг, что отлит из неверных лекал... Утро горит средь сияния бликов витражных... Выбор проклятый,неверный... Оплаченный дважды. Дорого, дорого! Слишком цена велика!
Утро кровит, кровь в ладонь течет из рукава. Выкричать боль, кислотою разъевшую тело, зная внутри — слишком поздно. Цена такова. «Терра! Отец, не оставь меня... Что я наделал...»
9. Солдатик из 1942...
Когда то были ссадины и слёзы, И бабушки целебная рука; Игрушкой мандарин висел на ёлке, Под ёлкой Дед Морозец без мешка;
Кадушка в доме полная капусты От печки соком брызгалась в меня; Зато пушистый кот был не игрушкой, А другом верным, терпящим меня,
Ещё солдатик с рамочной картинки Смотрел, как спать укладываюсь я, Как мне роняли на щеку слезинки Бабули материнские глаза.
То было детство, «узенькое» детство Неведомое боли и греха. Конфеты не заменят это детство, "Подсоленное" бабушкой слегка.
10. Восприятие легенды о граде Китиже
Русичка и Русич – Лазурные очи, В легендах бытуют Зарницами ночи, Грозы унесённой Ветрами веков, Из туч нанесённых На земли отцов.
Русичка и Русич, Стояли щитом За веру, но лучник, За Киевский трон. Встал мудрости выбор, И Юрия дед Московию выбрал Для Града в ответ.
Русичка и Русич – Лазурные очи, Москве салютуют Зарницами ночи, Грозы унесённой Ветрами веков, За мир принесеный На земли отцов.
Русичка и Русич, Жалейка, свирель – Спокойные звуки Спокойных людей. Яриловый лучик На зимнем окне – Русичка и Русич, На белом коне!
11. Вся страна
Прошла война грозой весенней, Озон живил земельный дух, Но на земле, листвой осенней, Багрилась кровь на блюдцах луж.
Глотала кровь земля родная Войною раненных сердец И в день девятый в каждом мае Пил водку молча, мой отец.
Для нас война – рассказы старших, У них у всех своя война И в списке подвигов отважных Строку бы вставил: Вся Страна!
В ней через силу надрываясь, Гудел набатом стук сердец Друг друга, к помощи взывая, Других не виделось надежд.
И победила человечность Её сынов и дочерей, И пала ниц бесчеловечность В тылу, на фронте и в Кремле…
И нет у нас других надежд, Как помнить то, чего не знаем, И в день девятый в каждом мае Сверяться стуками сердец!
12. Кровавый сон
Дома ссыпаются трухой, Под черной проволокой – стоны, А воздух – пыльный и сухой Вопит зловоньем беззаконья…
Здесь в людях – жажда убивать, И в жилах их – течет солярка… Слепа убийц наемных рать, Горят глаза – темно и жарко…
На каждой крыше – чей-то рок Дежурит с траурной винтовкой, Здесь небо – выстрелом в висок Слетает вниз – без остановки…
Зеленый рай – в кромешный ад Необратимо превратился… Разруха, тление, распад – Кровавый сон, что долго снился,
Но вдруг – прорвался – на беду Сквозь яви тонкие границы, Посеяв ужас и вражду, Стирая судьбы, жизни, лица…
13. Я не в обиде на свою судьбу
Я не в обиде на свою судьбу. Так карты выпали. Могло быть много хуже. Я не погиб в жару. Не сгинул в стужу. И пережил последнюю стрельбу.
Я уводил ребят по подворотням, По чердакам, по проходным дворам. Последнее, что прохрипел нам ротный: «Тикайте, хлопцы. Я уж как-то сам.
Но мы его тащили в брезентухе. Нас дважды обстреляли снайпера. А Байбуза орал: «Ну суки-духи!» И из подствольника лупил по фраерам.
И мы прошли, и ротного доперли. И, глядя в его мертвые глаза, Из фляжки спиртом заливали горло. И горько плакал Колька Байбуза.
14. Весна 1946 года
Аккуратно расправив фуражку, на кокарду он долго глядел; получив будто свыше отмашку, быстро ловким движеньем надел.
Под лучами апрельского солнца на тропе вдоль цветущих дерев позабыл, что родился японцем, свой на это хтонический гнев.
Дохромал до скамейки средь сада, лишь присел – сотни маленьких шпор вмиг вонзились в сознанье номада: то с ветвей обратили свой взор
на кокарду такие как там же остропильчатой вишни цветы – с благодарностью души отважных и погибших в бою не святых
наполняют сосуд ветерана всепрощением, лаской, теплом… И от этого стало так странно на израненном сердце легко.
15. Ему мерещится Бабий яр.
Ему мерещится Бабий яр. Пулемёты, прожектора. С трудом он выносит свой перегар В свежесть утреннего двора.
Память имеет свойство болеть, Бессонница - ей сестра. И очень хочется не смотреть, Но слЕпят прожектора.
А он, забывший, что: «аз воздам», Не верит в павший Берлин, Не верит в конференциальный Потсдам И улыбающуюся Мерелин.
Но ты же знаешь, дружище Ганс, Что током гудит в мозгах. Конечно, это не «дринкин шнапс» А «фольмер» в твоих руках.
И даже, напрочь закрыв глаза, Той яме не видно дна. А Сектор Газа и газа - ват – священная ли война?..
Alles fuer Deutsch - это высший ранг! Но как же ты допустил, Что твой хвалёный нах остен дранг Стал "Alles fuer Israil"?!
Alles fuer Deutschland - всё для Германии дранг нах остен - поход на восток
16. Баллада о разжалованном майоре
Посвящается майору Валерию Громоздову
А он был в звании майора И не дай Бог к нему попасть. Он в морду даст без разговора, А если сам покинешь часть…
Не раз начальство вызывало: Вот письма... как их, матерей. Ты хочешь громкого скандала? Или комиссий всех мастей?
Майор, ты сука произволишь... Всех подведёшь под трибунал. Он был изгоем от того лишь, Что службу верно понимал.
Был генерал и крыл словами: А сдохнет парень в маршброске, Что я его отвечу маме? Всё! ты висишь на волоске.
И мамки плакали надсадно: Давно пора его в дисбат! А он молчал, так было надо И продолжал учить солдат.
И вот майор стал капитаном. Был отстранён, а там Чечня. Но он с усмешкой бросил мамам: Ещё вы вспомните меня.
Не бросил он замашек "гадских": Попробуй снять противогаз. И этих матерей солдатских Он матом крыл, в который раз.
И до сознания потери Он «измывался», бил, ругал. И вот Кавказ ему отмерил Крутой, коварный перевал.
Он впереди, а враг в засаде. И вот в ребят летит фугас. - Всем отходить, прикрою сзади... Но взвод не выполнил приказ.
За ним второй, а следом рота. "Бой был короткий, а потом"... Кремля циничная блевота Легла на гроб его крестом.
И мамки кланялись нескладно, Что смерть не тронула их дом... А он молчал, так было надо Он разговаривал с Христом.
17. Третий фронт
Третий фронт открыт в Ташкенте. За рекою Ляохэ. Ни в одной информоленте Мы про это ни хе-хе...
А ведь вписано в Исторью То сраженье на века. Славной битвы траекторью Выводи моя строка!
В хруст костей "ломали копья". С криком типа:"пасть порву!" (А в то время в приЕвропье люди бились за Москву).
Победителем из боя Вышли там и стар, и млад. Как случилося такое, Умолчал о том Моссад!
Победители в фаворе! Правда зиждется на лжи. Ну и что, что вор на вОре! Ты попробуй докажи!
А Ташкент - он город хлебный: Атала, балиш, кабоб... Вот и гимн ему хвалебный, Это вам не пуля в лоб!
18. Расстрел отменила война
Расстрел отменила война, Но смерть рассудила иначе. Вы всё получили сполна И отдали всё без отдачи.
Войну отменили потом, Приказом Девятого мая, Но там, под могильным холмом Об этом уже не узнали...
19. Женщина
А женщиной Юля стала в Июле. Когда в её хату ворвались солдаты. Отец не спасёт, да и матери нету… А герр офицер предлагает конфету.
И нет уже времени даже заплакать. Кольцо от гранаты вгрызается в мякоть. Девчонка упала, а женщина встала С недетской улыбкой на твердь пьедестала.
20. Рассказ мальчика
Когда разворотило башню И бой ушёл на дальний фланг Мы резво бросились на пашню, Чтоб поглядеть подбитый танк.
Уже ни страха, ни озноба, Но что-то дрогнуло во мне... Не вызывал привычной злобы Фашист, лежащий на броне.
Красивый бант у изголовья! Как у сестры моей коса! И губы крашены не кровью! И подведённые глаза!
И вся, застывшая орава Никак поверить не могла, Что немец тот, точнее фрау Кому-то матерью была.
21. Блокадное
Она несла в худой руке Кусочек сахара блокадный, А ты был в близком далеке, А рядом - отзвук канонадный.
Чуть меньше тысячи шагов Идти до госпиталя было, Но каждый шаг, как сто веков. И с каждым - сила уходила.
Казалось, лёгкое пальто Потяжелело "дестикратно". И на весь мир не знал никто Дойдёт ли женщина... обратно.
22. Фронтовик
Он простоял весь день с табличкой, Седой задумчивый старик. И, опоздав на электричку, К седому дереву приник.
И дерево его узнало... Тогда, чтоб защитить страну, С того же самого вокзала Не опоздал он на войну.
23. Мать моя
Ни холма, ни столбика. Только похоронка. И заплачет громко Мать моя - девчонка.
Ни холма, ни столбика. Только слышит ухо. Это тихо плачет Мать моя - старуха.
24. Не я пойду с тобой по жизни
Не я пойду с тобой по жизни, Ошиблись встретившись с тобой. Все сцены страсти стали лишним, Сменившим буйство на покой.
Теперь остыло сердце в каждом, Сидим напротив, лишь твердя. Что был наш брак ошибкой страшной, И что сошлись мы не любя.
Обида гложет, как и слезы, Скорбящие о канувшем в века. Еще сойдемся мы, быть может, Но жить не сможем мы тогда!
25. Город Славы!!!
Прикус войны тяжелый, горький Он болью в памяти застыл И долг наш помнить тех героев, Кто жизнью подвиг оплатил.
Пусть не герой, но город славы, Воронеж – флота колыбель. Петра Великого держава, Центр плодородия земель!
В час страшных, грозных испытаний Сумел себя ты защитить Ценою жизни и страданий, Чтоб враг не смог сюда вступить.
Сапог тевтонский бил подковой, Хотел смести с лица земли Своею поступью свинцовой, Ведя смертельные бои.
Жестокость сея и разруху, Детей и женщин не щадя, Фашисты думали, что сломлен Дух горожан и их земля.
Но чем сильнее мы страдали, Чем больше жертвовали мы, То тем сильней победы ждали И окончания войны.
Не зная отдыха, голодные Сжимали крепко мы в руках Оружия клинок холодный, Вселяя в исполинов страх.
В боях все дни, а ночь – в работе, Понтон чрез реку возвели. И наступление пехоте, И танкам путь открыли мы.
Враги от страха трепетали, Когда, как боги, по воде Прошли, пусть многие и пали. Росла лишь ненависть к войне.
Здесь каждый шаг пронизан кровью, Как ненавистна вражья рать! Приказ негласный в сердце пробил Зверей-мадьяров в плен не брать!
За то, что наших добивали, За то, что раненых живьем В могилы братские кидали Пощады нет. И смерть кругом.
Пусть не герой, но город славы, Достоин памяти своей, А обелиски и плацдармы Хранят молчанье грозных дней.
Чтоб чтить могли и поклоняться Тем, кто за родину в бою Отдал без тени и сомненья Единственную жизнь свою.
26. Война
Война без особых причин Ломает звуки мира… Эхом бродит черствый звук - Похорон времен лета. В войну мы хоронили себя… В войну мы хоронили прошлое… Оно умерло пару дней назад Когда на нас сбросили бомбу. Война-чума столетия дьявола, Она похоронит нас заживо И здесь побеждает… не тот, кто любил! И здесь побеждает… не тот, кто верил! Здесь побеждает тот, кто много убил- Это закон черного ворона. Война- это место горя, Война это место убийц, палачей И я задыхаюсь от горя Убиты в бесчестии жизни друзей И опускаясь… на ложе из снов, Я просыпаюсь в плену… Плен это борьба с войной В этом ядерном несносном веку, И кто победит?.. не знает никто И вроде бы кончилась… но вот За чертой кто-то крикнул:" Война!" И ленточкой льются весточки смерти … И я падаю на пол, проклиная её, Она же достанет, я знаю… И только господь бережет от неё, А я все рыдаю.
Развеваемое ветром пламя многочисленных факелов ярким, но неверным светом освещало внутренние стены Цитадели. Пустующий двор мог создать иллюзию относительного спокойствия её обитателей. На самом же деле, сжатой до предела стальной пружиной, всё нервное напряжение осаждённой крепости и верховного командования было сейчас сосредоточено в тщательно охраняемом помещении штаба. Расположенный в верхней части одной из башен, он представлял собой необъятный по размерам зал, слабо подсвечиваемый проёмами нескольких оборонительных бойниц. Даже в случае захвата крепости неприятелем, штаб был в состоянии некоторое время держать оборону самостоятельно. Впрочем, как и большинство строений Цитадели. Вход в штабное помещение стерегли массивные и тяжёлые кованые двери, долгая и витая каменная лестница, ведущая к дверям, была узка, так что прорваться к штабу и атаковать его можно было бы, только заплатив за штурм непомерно дорогую цену. Внутреннее устройство этого местного средоточия военной мысли выглядело неприхотливо и достаточно аскетично. Периметры пропитавшихся копотью стен горели частыми факелами. Колышущееся пламя выхватывало из холодного сумрака запечатлённые на развешанных тут и там гобеленах сюжеты победоносных сражений молдавской короны и удачливой охоты господаря и его придворных бояр. Гобелены эти, в разное время, изготовлены были искусными мастерами молдавского королевства и дарованы крепости в знак особого почтения и уважения к представителям королевской власти. Две, чуть меньшие размером, но такие же массивные, отделанные кованой медью, двери, теряющиеся в глубине комнаты, скрывали от посторонних глаз внутренние покои и секретные помещения для особых аудиенций. За одним из гобеленов располагалась ещё одна, мало кому известная, секретная дверь, отпираемая единственным ключом самого коменданта и ведущая в таинственный лабиринт запутанных подземных ходов. Один из непростых, подстерегающих коварными опасностями маршрутов, выводящий прямиком к скалистому берегу Днестровского лимана, коменданту был хорошо известен. Но только один и только ему. Галерея, на разных уровнях, на разных расстояниях и с неравными интервалами, пересекалась с неисчислимым количеством других проходов, уводящими в неизвестность, и сейчас, по прошествии многих десятков лет, а может быть, и веков, уже ни один из обитателей крепости не обладал секретом древних подземелий. Все ранее предпринимаемые попытки вернуть и разгадать тайну утерянных знаний заканчивались одинаково. Жаждущие обладания тайной правители, в разное время, снаряжали настоящие экспедиции в недра своего обиталища, но, ни один из разведчиков, ни одна из отправленных групп, никто не возвращался назад. Словно кто-то неведомый наслал однажды на эти места не снимаемые проклятия. Уходящие на разведку пропадали без вести в чреве загадочного лабиринта, и с некоторых пор буквально всё население крепости стало испытывать благоговейный ужас при одном упоминании о древних подземных ходах.
В глубоких нишах крепостного штаба, как живые, будто заколдованные злым чародеем в незавершённом движении, стояли чучела различных животных. Стены, свободные от гобеленов, тускло отражали свет факелов развешанным на них оружием. Позолоченные эфесы сабель, инкрустированные драгоценными камнями и чеканная отделка массивных аркебуз, мерцали разноцветным сиянием и вносили оживляющее разнообразие в сумрачную, в целом, атмосферу. Трагично гудел храмовый колокол. Слабеющий ветер струился в распахнутые стальными ставнями бойницы и доносил знакомый и возбуждающий запах пороховой гари. Слышался отдалённый свист и приглушённый расстоянием грохот вражеских ядер, уже начавших достигать внешних крепостных стен. Сейчас верховное руководство осаждённой крепости в полном составе собралось на экстренный совет. Комендант и несколько высших военачальников стояли, слегка склонившись, в напряжённых позах вокруг большого прямоугольного стола. На его поверхности, закреплённая по четырём углам тяжёлыми серебряными подсвечниками, расстелена была искусно исполненная карта местности.
Иллианнук и Иштариани расположились на пустующей, тянущейся вдоль стены, каменной скамье. Сидеть на её стылой поверхности было бы неудобно, если бы она не была застелена пушистым, толстого ворса персидским ковром, отвоёванным в незапамятные времена в одном из бесчисленных морских сражений у прежнего Оттоманского султана.
С некоторого времени, по распоряжению молдавского господаря, особо значимые стратегические объекты и, в первую очередь такие, как крепость Четатя-Албэ, управлялись двумя, а иногда и тремя специальными его представителями, называемыми пыркэлабами. Они отвечали за текущее содержание и своевременный ремонт крепости, за обеспечение городской безопасности, за учёт и мобилизацию горожан в случае возникновения внешней угрозы и принимали самое непосредственное участие в организации сопротивления врагам. В короткие периоды мирного затишья, пыркэлабы подчинялись коменданту крепости косвенно, просто ставя его в известность о предпринимаемых ими шагах в части повышения обороноспособности вверенного им объекта. С началом же военных действий они переходили в полное и безоговорочное подчинение коменданту. Такое многостороннее руководство зачастую вносило путаницу, раздражало, как самих пыркэлабов, так и коменданта, но у господаря было на этот счёт собственное мнение, поэтому сановитым чиновникам приходилось мириться с существующим раскладом и постоянно, с разным успехом, притираться друг к другу.
Сейчас, вокруг огромного штабного стола, в числе прочих, стояли и трое пыркэлабов, Герман, Дума и Оанэ. Все трое были ещё относительно молоды, крепки и в разной степени закалены в прошедших боях. Германа назначили пыркэлабом по протекции своего могущественного дядюшки, родственника, близкого к господарю. Убелённый сединами, хлопочущий за племянника сановник, снискал себе славу матёрого волка, ловко обходящего коварно расставленные капканы дворцовых интриг. Для начала он отправил Германа в действующую армию и содействовал его назначению адъютантом к старому и опытному вояке, боярину Станчулу. Герман успел поучаствовать в двух крупных сражениях, но, будучи задействованным при штабе командующего войсками, наблюдал за обеими схватками со стороны. За исключением одного короткого эпизода, сразу принесшего ему громкую славу неустрашимого воина. В разгар второго сражения он был направлен на передовую со срочным приказом командующего. Шквальный огонь вражеских кулеврин вынудил его совершить обходной манёвр с правого фланга, но тут его немногочисленный отряд неожиданно оказался в самом центре яростной схватки молдавских пехотинцев с вылетевшей им в тыл кавалерией противника. Силы были не равны, назревала паника, и Герман безрассудно бросил свой отряд в пекло завязавшегося сражения. Эффект превзошёл ожидания. При виде буквально с неба свалившейся подмоги, пехотинцы сразу воспряли духом, а смутившиеся всадники, за секунду до этого с диким гиканьем атаковавшие молдавских солдат, невольно попятились назад. Этого мгновения хватило Герману, чтобы подскочить к брошенной кулеврине, развернуть её в сторону нападавших и произвести один единственный выстрел, обративший вражескую кавалерию в паническое бегство. Мало того, отважный поступок адъютанта тогда послужил сигналом к спонтанному наступлению всего правого фланга молдавской армии и обернулся успешной атакой по всему фронту. С тех пор карьера Германа совершила головокружительный взлёт, и именно поэтому он сейчас являлся одним из представителей молдавского короля на территории Белгородского форта.
Оанэ был самым молодым из троих. Утончённые манеры получившего образование в Константинополе боярина пришлись ко двору изнеженным приближённым господаря. Чего нельзя было сказать о закалённых в суровых битвах родовитых воинах королевства. Оанэ несколько раз инспектировал приграничные гарнизоны, зарекомендовал себя полным невеждой в военном деле, зато прославился организацией, за государственный счёт, торжественных приёмов и пышных балов, заканчивающихся, как правило, пьяной оргией и изощрённым развратом. Знаток человеческих слабостей, он умудрялся, каким-то чудом, избегать гнева господаря, до которого уже доходили слухи о невоздержанностях молодого аристократа. В конце концов, однажды, Оанэ всё-таки угодил в скандальную историю, совратив юную дочь одного из командиров инспектируемого им в очередной раз гарнизона. Младая дева, поняв, что ею просто попользовались, решила наложить на себя руки, но затея её не увенчалась успехом. Дело получило широкую огласку. Отец девушки, к тому времени обласканный господарем ветеран былых сражений, добился аудиенции в королевском дворце и умолял царствующую особу сурово покарать зарвавшегося вертопраха. Господарь обещал, и Оанэ, в качестве наказания, был сослан в Белгородскую крепость. Что для Германа являлось почётным назначением, стало для Оанэ ссылкой. Лёгкость наказания объяснялась тем, что в своё время, дед провинившегося молодого боярина оказал царскому двору некую тайную, но очень значительную услугу. К тому же сам господарь с непонятной симпатией относился к молодому повесе. Поэтому высокое и явно не заслуженное назначение было преподнесено двору, как удаление от трона и высылка к неспокойным рубежам королевства. Двор принял распоряжение господаря с угодным ему пониманием. Оанэ стал пыркэлабом.
Третий и самый старший из троих, боярин Дума, имел репутацию неустрашимого воина, пролившего на полях сражений немало своей и реки чужой крови. Дума был верным солдатом своего королевства, беспощаден к его врагам и чужд милосердия на поле брани. Зато он слыл заботливым отцом, нежным мужем и чутким товарищем. Его боялись, уважали и любили одновременно. Смертельно раненный в одной из бесчисленных военных кампаний и уже предчувствуя неотвратимость близкой кончины, Дума повелел призвать к себе для исповеди священника. Но, так и не дождавшись его прихода, впал в глубокую кому, продолжавшуюся несколько мучительных дней. Местные знахари и могучий организм Думы явили окружающим чудо, ибо он выжил, выкарабкался из цепких клещей застывшей в ожидании своего часа смерти, а выкарабкавшись, быстро пошёл на поправку. И полюбил жизнь той страстной любовью, которая вдруг обнаруживается только у перенесших пограничное состояние людей. Но, любя жизнь поистине одержимым чувством, он, с ещё большим рвением, стремился на поле боя, жаждал новых сражений и громких побед. Однако господарь, проявляя заботу о неукротимом боярине и понимая всю важность сохранения до действительно серьёзных времён военной элиты своего государства, решил направить Думу пыркэлабом в Белгородскую крепость. Дабы поостыл и подлечился в благодатном Днестровском климате. Дума своё новое назначение встретил без особого восторга, но он не мог прекословить воле господаря, поэтому со всем своим многочисленным семейством вскоре перебрался в древнюю крепость. И уже на протяжении нескольких лет исправно нёс службу в непривычной для себя должности.
С такими же угрюмыми, как и у всех остальных присутствующих, лицами, сейчас все трое стояли у необъятного по размерам штабного стола. Внимательно следили за водимой по карте инкрустированной янтарём указкой коменданта Збиери и вынужденно проглатывали его ядовитые замечания по поводу всей проделанной ими за последние годы работы. - Девять лет назад, - Гремел благородным негодованием Збиеря, боярин среднего возраста, гигантского роста и могучего телосложения, - Девять лет назад, тогдашние пыркэлабы Лука и Хырман, которых, я думаю, помнят все уважаемые члены военного совета, достроили и надёжно укрепили главные и большие ворота нашей несокрушимой твердыни. Хвала им! Три года спустя, присутствующий здесь и самый опытный пыркэлаб Дума, под началом уже овеявшего себя славой пыркэлаба Хырмана, воздвигли новую оборонительную стену. И мы искренне благодарны им за безупречно проделанную работу! – С одной стороны, Думе очень даже льстила открытая похвала коменданта, но его излишнее замечание, что он якобы исполнял свои обязанности под началом Хырмана, вытравило всю мимолётную, тешащую самолюбие, радость и колючей рукавицей перехватило горло. Впрочем, сам Дума, в глубине души, осознавал очевидную справедливость оговорки коменданта, но совсем необязательно было говорить об этом прилюдно, да ещё на виду у всех членов военного совета. Всколыхнувшееся раздражение пришлось мутным осадком загнать вовнутрь. Двое же его соратников, Герман и Оанэ, озлились на коменданта за то, что тот назвал Думу самым опытным из них. Делалось всё это неспроста. Поднаторевший в тонкостях и неуловимых оттенках дворцовых интриг, опытный Збиеря неплохо знал своё дело. - Но я не вижу, - Грозным и раскатистым голосом продолжал комендант, - Я не вижу, чем бы могли за последние шесть лет порадовать своего господаря наши достопочтенные пыркэлабы. И хотя я очень бы хотел, но не могу возгордиться какими-то новыми и значительными их свершениями по дальнейшему укреплению оборонительной мощи нашего цинута, этого форпоста священного молдавского королевства! – Богато разодетые члены военного совета с мрачным видом и без малейшей симпатии уставились, правда, не без некоторого страха, на сановитых вельмож. У них были свои причины недолюбливать чванливых представителей господаря. Те пребывали в явном замешательстве. Дума поднял глаза на коменданта. - Ты знаешь, Збиеря, что сделано было немало. Все ядра, застрявшие в стенах с прошлого нашествия, были удалены, а сами стены полностью восстановлены. Мы расширили и укрепили крепостной ров. Мы… - Вы должны были увеличить количество пушек на крепостных стенах! – Вскричал Збиеря настолько громко, что почти все присутствующие вздрогнули от неожиданности. - Вы должны были организовать продовольственные склады, рассчитанные на целый год осады! Вы должны были создать мощный оборонительный заслон в границах портовых сооружений! И ты, Дума, знаешь это не хуже меня. – Збиеря с чувством бросил на расстеленную карту свою драгоценную указку. От удара указка с мелодичным и жалобным звоном взлетела кверху, упала вновь и медленно, описывая длинный радиус, покатилась по поверхности стола. Дума подавленно молчал, не в силах оторвать от указки зачарованного взгляда. - А где уже давно обещанный боевой флот, долженствующий нести постоянное дежурство на ближних подступах к крепости? Где? - Заложив руки за спину, комендант теперь расхаживал по каменному полу своей резиденции. Шаги его, как и громкая речь, гулким эхом многократно отражались от теряющихся в сумраке стен. И даже массивные гобелены не способствовали смягчающему скрадыванию звука. - Корабли крымского шакала беспрепятственно вошли в наши воды! Как к себе домой! Слышите, как они разряжают в нашу сторону свои пушки? - Отдалённый грохот канонады артиллерии Менгли-Гирея смешивался с близкими и размеренными ударами церковного колокола. - Пока без последствий. Пока! Господь помог нам с непогодой! Слава ему! – Збиеря воздел руки к небу. Затем, словно его осенила внезапная догадка, резко повернулся в сторону тех, к кому он обращался с горькими упрёками, - А может, господа пыркэлабы испытывают тайную радость по поводу их прибытия? И незаметно готовят нашим недругам подобающую встречу?
Это было уже явное оскорбление. Наместники молдавского короля потянулись за висящими на поясе мечами. Но тут же за их спинами грозно выросли фигуры личной охраны коменданта. Конечно, личная охрана была и у пыркэлабов. Вот только в помещение штаба, где сейчас проходил военный совет, никто, кроме самих участников совета и охраны коменданта не допускался. Поэтому, скучающие без дела отборные гвардейцы королевских посланников, развлекались сейчас игрой в кости за запертыми, тяжёлыми входными дверями штаба. С удовольствием наблюдая за беспомощной яростью всегда нелюбимых им соперников, Збиеря, посреди тревожно зависшего гробового молчания, выложил беспроигрышный козырь: - И, наконец, где восстановленные планы наших подземелий? Где? Могу ли я напомнить тебе, Дума, что согласно указу нашего непобедимого господаря, да продлятся его годы, этот пункт был одним из самых главных? – Збиеря, дразня Германа и Оанэ, намеренно обращался только к более опытному пыркэлабу, избрав Думу своей основной мишенью. Обернувшись ко всем троим и широко, словно для объятий, расставив руки, комендант, смакуя каждую фразу, с удовольствием продолжал лицедействовать: - А может быть, господа пыркэлабы подскажут военному совету, как в условиях круговой осады, в условиях намертво замкнувшегося железного кольца, нам вывести за пределы крепости женщин и детей? Или немощных стариков? Как? – Комендант заложил страшные ладони за широкий шёлковый пояс и теперь хитро прищурился на королевских представителей, - Насколько нам известно, - Чеканным голосом, не предвещавшим ничего хорошего, продолжал он, - Семьи уважаемых пыркэлабов уже месяц назад, с торговыми кораблями покинули наши стены. Почему? Значит ли это, что господа пыркэлабы были кем-то предупреждены о готовящейся осаде? И узнали об этом раньше господаря и меня, коменданта? – Над штабом зависла напряжённая тишина. И, как-будто остерегаясь нарушить величавую важность момента, внезапно стихла вражеская артиллерия. Збиеря наслаждался произведённым эффектом. Удары колокола, казалось, отсчитывали последние минуты перед неминуемой катастрофой. Наместники короля растерянно переглядывались друг с другом, и отвечать пока не решался никто. Невыносимую и вязкую тишину разорвал глухой голос Оанэ: - Помнится, господин комендант сам проявлял недовольство по поводу прибытия наших семей на территорию цинута и всячески отговаривал нас от их дальнейшего здесь проживания! - И в часы дружеского застолья, - Подхватил всё время молчавший Герман, - Советовал нам внять его уговорам и отправить наши семьи с ближайшей оказией в родовые поместья… - На что уважаемые пыркэлабы так и не дали своего согласия, - Вкрадчивым голосом подытожил комендант, - И семьи их, до недавнего времени, вполне благополучно наслаждались местным климатом. И вдруг – скорый, и я бы даже сказал, поспешный отъезд! Членам военного совета, уважаемые наместники, такие поступки кажутся странными… Затем, видимо решив, что дело сделано, и необходимое сомнение в души военачальников посеяно, решительным шагом вернулся к столу. - К делу! На какое время крепости хватит продовольствия? – Стальным, вибрирующим нетерпением голосом, глядя исподлобья на пыркэлабов, спросил Збиеря. - При разумном рационе, - Попробовал отвечать Герман, но тут же был прерван Думой, - При любом рационе, то есть, при самом обычном, не урезанном, продовольствия должно хватить на три месяца. С учётом того, что припрятано в амбарах у населения, хватит на пять месяцев. - Пороховых зарядов? - Тут посложнее. – Сабля Думы звякнула о край штабного стола, - Если бы сегодня мы успели полностью разгрузить направленные нам на помощь господарем корабли, - Дума, – Взревел комендант, - У нас нет времени на выслушивание твоих «Если бы»! – Он опёрся о стол обеими руками, - Сколько? - При интенсивной круговой обороне – на две недели… - Слава нашим пыркэлабам! - Грохнул кулаком по столу Збиеря. Одним таким ударом можно было бы запросто свалить дикого вепря. Комендант прекрасно знал ответы на все задаваемые им вопросы, быть в курсе всех дел вверенного ему форта было его прямой обязанностью, но искушение выставить сановитых посланников господаря в неподобающем свете диктовало именно такую линию поведения. - Вы не забыли приготовить белые знамёна? – Комендант сверлил всех троих яростным взглядом. Понуро глядя себе под ноги, те были вынуждены молчать. - Значит так… - Обернулся к военачальникам Збиеря, - Поступим следующим образом. – И он стал неторопливо, короткими, рублеными фразами, предлагать военному совету разработанный им план действий. На пыркэлабов он уже не обращал никакого внимания, всем своим видом демонстрируя в их адрес полное равнодушие. Военачальники по очереди высказывали собственное мнение по поводу плана Збиери, внося в общую картину уже начавшейся обороны личное видение ситуации и дополняя стройную схему вполне разумными дополнениями. Грохот первых попаданий ядер неприятеля во внешние крепостные стены не поколебал их хладнокровия, и дальнейшее обсуждение продолжалось в строгом и деловом тоне. Наконец, подводя итог короткому собранию, Збиеря, слегка удручённым голосом, обратился к присутствующим: - К несчастью, мы не можем сейчас рассчитывать на помощь могучей молдавской армии. Наши славные войска, и вы все это прекрасно знаете, в данный момент сражаются на Дунае, у Облучице. – Комендант твёрдым взглядом оглядел присутствующих, - Поэтому, наша задача – Продолжал он, повысив голос, - Удержаться и не допустить измены. Дурные настроения – пресекать в корне и методы применять – безжалостные! Таково моё мнение. Что скажут господа, члены военного совета? Ропот всеобщего одобрения прошелестел по комнате. - Но Стефан-воевода, - Неуверенным тоном вдруг обратился к присутствующим Оанэ, - Стефан-воевода мог бы выслать нам подкрепление… - Стефан-воевода, господин пыркэлаб, - Едва сдерживая негодование, отвечал комендант, - Стефан-воевода сейчас добывает славу молдавскому оружию и молдавскому королевству! Стефану-воеводе некогда утирать сопли ничего не смыслящим в военном деле горе-пыркэлабам! Поэтому обороняться будем собственными силами и рассчитывать будем только на себя! – Комендант повернулся к Думе: - Хотя, хотелось бы ещё рассчитывать и на присланных сюда самим господарем пыркэлабов! Держать оборону будем вместе, собравшись в единый кулак! – И Збиеря, демонстрируя этот самый кулак, высоко поднял руку. Таким кулаком можно было бы пробивать стены. - И да поможет нам господь!
Оанэ уже успел пожалеть о своей несдержанности. Сейчас он люто ненавидел Збиерю. Тем более, что тот был не так уж далёк от истины. Два месяца назад Оанэ тайно встречался с посланником Аббаса, всемогущего придворного советника самого Баязита. Первые завуалированные сигналы он стал получать от него ещё раньше и поначалу, когда перед ним наконец-то раскрылась истинная суть странных посланий, его охватил непередаваемый ужас. Он решил тут же, не мешкая, рассказать обо всём Думе и Герману, а затем доложить о затеваемом коварстве коменданту. Но, совладав с первым безотчётным порывом и призвав на помощь всё своё хладнокровие, погрузился в глубокие размышления. И чем дольше размышлял сановитый вельможа об осторожных намёках хитрого Аббаса, тем больше укреплялся во мнении, что нельзя и даже преступно отвергать предусмотрительно протянутую руку. Что с его стороны было бы глупо не внять разумным предупреждениям и заманчивым предложениям турецкого лиса и не озаботиться уже сейчас, пока есть время, дальнейшим собственным благополучием. О том, что влияние и мощь Оттоманского государства расползается в невиданных доселе масштабах, знал не только Оанэ. Закат молдавского владычества уже предчувствовался не погрязшими в мотовстве и разврате, сохранившими способность к бесстрастному анализу международной обстановки, высшими чиновниками королевства. Другое дело, что не бежать от собственных мыслей и не трепетать от собственных догадок, дано было далеко не каждому. Движение в сторону правильного выбора требовало мужества, расчёта и выдержки, и Оанэ пришёл к выводу, что обладает всеми этими необходимыми качествами. Поэтому, решившись, в итоге, на секретную встречу с тайным посланником Аббаса, Оанэ был уверен, что решает, таким образом, всего лишь вопросы сохранения собственной жизни и намечает пути сбережения своего рода. В конце концов, быть подданным молдавской короны и предчувствовать неотвратимость неминуемого краха, наверное, всё же гораздо хуже, чем верой и правдой служить непобедимому султану, сохранив при этом и даже приумножив собственное благополучие. Придя к такому выводу, Оанэ вновь обрёл, утраченную было, жизнерадостность и, всё-таки ещё не совсем ясно, не в полной мере осознавая, что окончательно становится на путь измены, сжёг за собой последние мосты. Посланец Аббаса был принят, внимательно выслушан, по-королевски обласкан и выведен тайными ходами из охраняемых покоев пыркэлаба за пределы крепости. Собственно, этими же ходами он был к нему и доставлен личным адъютантом Оанэ, которому изменник уже приуготовил скорую и неожиданную смерть. Оанэ прекрасно отдавал себе отчёт в том, насколько опасно было оставлять в живых свидетеля такой многозначительной и рискованной встречи. Во время одной из нечастых прогулок сиятельного пыркэлаба по крепостным стенам, неизменно сопровождавший его адъютант проявил крайнюю неосторожность, подойдя очень близко к самому краю стены. Внезапное головокружение подкосило ноги несчастному адъютанту, и он полетел в крепостной ров. Оанэ вполне натурально сокрушался о невосполнимой потере многие годы верой и правдой прослужившего ему адъютанта. Но – на всё божья воля, а незаменимых людей, как известно, не бывает. Пыркэлаб обзавёлся новым доверенным лицом и обрёл долгожданный душевный покой, потому что теперь никто из своих, кроме него самого, не мог знать об измене высокого сановника.
Сейчас скулы Оанэ пульсировали желваками, на пальцах, яростно сжатых в кулаки, ломались ногти, в прерывистом дыхании слышался скрип белых и здоровых зубов. Комендант, не отводя от него тяжёлого взгляда и, словно видя пыркэлаба насквозь, сказал: - Тебе, господин пыркэлаб, со всем вверенным тебе войском, мы поручаем способствовать охране наших главных ворот. И первую, слышишь ли, Оанэ, самую первую вылазку в сторону становища неприятеля предстоит совершить именно тебе! И вся кипящая в тебе сейчас ярость, да обратится на головы неверных! - Я делом докажу господарю, что не напрасно пользуюсь его особым доверием! – Намеренно вставляя подтекст и упирая на особое доверие, ответил Оанэ. Збиеря только усмехнулся и шагнул к Герману. - За тобой, Герман, надзор за продовольственными складами и особое внимание к входам в подземелья. Слабые духом могут попытаться найти там спасение, не ведая, что найдут позорную, мученическую смерть. А смерть, - Повысив голос, продолжал неустрашимый комендант, - Смерть для нас может быть только одна: лицом к врагу и с оружием в руках! – Он обернулся к последнему пыркэлабу. - Дума, перед лицом смертельной опасности призываю тебя забыть на время о наших разногласиях и проявить ту доблесть и то мужество, на которые, мы знаем, ты способен! – Збиеря всегда был тонким психологом и ведал, на каких струнах души своих соратников можно играть в определённые моменты. - Будь уверен, Збиеря, - Отвечал сразу воспрявший духом королевский представитель, - Я не посрамлю чести молдавского войска! - Тогда, благослови нас, господи! С богом!
Меньше, чем через полчаса несколько ординарцев уже мчались с первыми приказами в разные стороны крепости, и вскоре долгожданные залпы пушек осаждённых смешались с рёвом орудий нападавших. Отряды Баязита, с западной и восточной стороны, пока что безуспешно пытались наладить переправу через крепостной ров. По северной стороне крепости вела прицельный огонь корабельная артиллерия Менгли-Гирея. У самого рва отдельные смельчаки переправлялись вплавь. В мутную, стоячую воду, уже начавшую приобретать красноватый оттенок, опускались бесчисленные лодки. Очевидно, желая с первых шагов деморализовать осаждённых, турки бросили к стенам неоправданно большое количество солдат. По обе стороны внешних стен оскалившейся крепости, сквозь гром разрывов, слышались непрестанно множащиеся вскрики и стоны легко и тяжелораненых. Первые бочки с кипящей смолой были опрокинуты на головы осаждавших. Истошные вопли заживо сваренных турецких пехотинцев мешались с восторженным рёвом выглядывающих из бойниц молдавских гвардейцев. Рассыпанные по поверхности стены пращники, обозначая точные попадания, ликующими голосами приветствовали друг друга. Лучники, пользуясь собственной временной недосягаемостью, косили неприятеля целыми рядами. И, самое главное - ядра защитников крепости наносили страшный урон бесчисленному войску Баязита. Приказ командования, поступивший из Цитадели, был суров: с целью максимальной экономии боезапаса, разряжать пушки только по выверенным целям. Хотя, ввиду обилия неприятеля у крепостных стен, огонь можно было вести, почти не целясь. Ядра ложились прямо в людскую массу, разрывая неприятельские тела целыми сотнями. Бесформенные и окровавленные человеческие куски, за секунду до этого бывшие чем-то единым, целым и живым, беспорядочно и далеко разлетались по притихшей и замершей от творимого ужаса вечереющей Днестровской степи. Поверхность земли за крепостным рвом приобрела багровый оттенок, земля просто не успевала впитывать ручьём лившуюся кровь. Задние ряды атакующих напирали на передних, те оскальзывались на истекающих остатках туловищ своих бывших товарищей, валились в это ужасающее месиво, провоцируя тем самым неминуемое падение идущих следом. И в это кровавое, бестолково копошащееся и приумножаемое вновь прибывающими ристалище, посылалось очередное ядро, и новая кровавая баня, вулканическим извержением остатков человеческих тел, накрывала страшное побоище.
С высоты крепостных стен было видно, в каком спешном порядке турецкие подразделения копали траншеи для своих, продолжающих прибывать, артиллерийских орудий. Закатное солнце прощалось с совершенно очистившимся после недавней грозы небом. Тусклыми лучами отражалось оно от грозных, смертоносных стволов. Дальностью стрельбы осадные пушки Баязита превосходили молдавские. И уже совсем скоро первые раскалённые ядра, со страшным свистом превозмогая неприступную высоту крепостных стен, начали падать на каменную мостовую Гражданского двора. Ядра били в стены, вырывая из них целые куски, раздробленный щебень белого известняка рикошетил по непредсказуемым направлениям и смертельно поражал любого, оказавшегося в пределах его траектории. Густой дым расползался в разные стороны, на территории крепости занялись заревом первые пожары. Но гражданское население сохраняло спокойствие. Предусмотрительно сформированные из их состава пожарные и санитарные команды сейчас были заняты своим прямым назначением, то есть спасали от огня жилые и административные постройки и переносили в крепостной лазарет первых раненных. Земля из раскопанных траншей сваливалась турками в крепостной ров. Защитников крепости это явно забавляло и они, громко смеясь, указывали друг другу на бестолковых турецких солдат, крутили пальцами у виска и выкрикивали в их адрес отборные крепкие словечки. Засыпать крепостной ров – такое предположение казалось не просто неисполнимым, а безумным, вздорным, не заслуживающим серьёзного внимания действом. Тогда никто и подумать не мог, что турецкий султан относительно этой затеи придерживался прямо противоположного мнения. А если турецкий султан принимал какое-то решение, то оно, пусть даже самой невероятной ценой, должно было быть исполнено. И оно исполнялось. Стрельба прекратилась так же внезапно, как и началась. Турки, понеся значительные и совершенно бессмысленные потери, лавиной отошли от крепостных стен на безопасное расстояние. Странная и неожиданная тишина, разбавляемая жуткими стонами тысяч раненных, зависла над крепостью. Не видно было, чтобы кто-то из вражеского войска подбирал уцелевших и оставшихся в живых под неприступными стенами. Отступив к шатрам своих военачальников, турки, казалось, больше не вспоминали о брошенных товарищах по оружию. Их становище сейчас кипело заученными вечерними приготовлениями. Будничное равнодушие царило над необозримым вражеским лагерем. Омытая отгремевшей грозой, ярко сверкающая бесчисленными звёздами и молодым народившимся месяцем, трепещущая порывами ласкового ветра, над Днестровским лиманом, над всей необъятной Днестровской степью, распростёрла свои чарующие объятия тёплая и прекрасная украинская ночь. Стряхивая с себя последние дождевые капли, перешёптывались с нею высокие степные травы. В негустой рощице ухал филин. Запоздалые птицы торопились найти приют в кронах уснувших деревьев. Заяц, выискивающий место посуше, бил лапами кусты. Волны слабеющего на лимане прибоя одаривали ночь завораживающей морской сказкой. Прислушиваясь к ней, готовилась к беспокойному сну и осаждённая угрюмая крепость. А её защитники, собравшиеся на широких стенах, с тревожным вниманием вглядывались в поражающие бесчисленностью огни вражеского полчища. Лагерь неприятеля светился многими кострами, оттуда явственно доносились обрывки чужеземной речи, громкие команды, взрывы смеха и конское ржанье. У одного из таких костров, из гущи рассевшихся широким кругом воинов, кто-то чистым и печальным голосом неожиданно затянул диковинно звучащую для местного слуха песню. Мотив её, вначале неторопливо стлавшийся над притихшей Днестровской степью, вдруг взволнованно взлетал верхними нотами, трепыхался, словно подбитая птица, судорожно взмахивал крыльями и, замерев на короткое мгновение, так же неожиданно обрушивался вниз. И вновь, полным скорби, неспешным повествованием, рассказывал о чём-то дорогом и близком, о чём-то оставленном и утерянном, утерянном и позабытом где-то очень далеко и, вероятно, очень давно, о чём-то печальном и неотвратимом. Песню подхватило ещё несколько голосов, она зазвучала уверенней и громче, и напоённый тысячами запахов вольный степной ветер разносил её далеко вокруг. Растворяясь в волшебном бархате наступившей ночи, песня, странным образом, терпеливо сеяла в души внимавших ей смутные и беспокойные сомнения. Она, казалось, звала и открывала широкую дорогу неосознаваемым ими, противоречивым чувствам. Чувствам, которые легко разрушали их былую твёрдую уверенность в необходимости ведения войн и правомерности умерщвления себе подобных. Чувствам, для которых жизнь и любовь были неизмеримо важнее смерти и ненависти. Даже собравшиеся на стенах защитники крепости притихли, зачарованные странной песней. И хотя язык, на котором она пелась, был им незнаком, скрытый и истинный смысл её почему-то понимался каждым из присутствующих и доходил до самого дна их ненадолго распахнувшегося сознания. Словно рассечённая саблей, песня вдруг оборвалась зычным призывом муэдзина к вечерней молитве. Всё её очарование разом было утрачено. Во вражеском лагере отчётливо обозначилось торопливое движение. Правоверные спешили вверить себя своему богу и просили его сохранить им жизнь в предстоящем штурме. Небеса равнодушно приняли в себя адресованный им мощный, синхронный импульс. Жизнь продолжалась… Иллианнук и Иштариани всё это время переносились с места на место, причём он сам, уже достаточно осмелев в экспериментировании с новым обнаруженным свойством, даже не спрашивая её, а просто держа за руку, оказывался со своей возлюбленной в самом центре происходящих событий. Иштариани одобрительно молчала, внимательно наблюдая за выражением его лица, готовая, в случае необходимости, придти ему на помощь. Сожалея о внезапно оборванной песне, Иллианнук глубоко вздохнул и, нежно прижав к себе любимую, сказал: - Я вижу, что несколько шлюпок пристают к берегу. Менгли-Гирей, наконец-то, ступит на твёрдую почву. - Помимо избавления от перенесённых морских страданий, у него имеется более важная цель. - Султан? - Да, вассал должен убедиться в добром расположении сюзерена. Ведь не только у Баязита есть свой Аббас. - У него появились основания для беспокойства? - Оно у обоих никогда и не пропадало. Такова участь правителей. - Величие ничтожно… - Смотря какое. Вскормленное на крови – да, но порой требуется целая эпоха, чтобы осознать эту простую истину. - Понимаю. Ты противопоставляешь ему величие духа. - Только оно и заслуживает уважения. И опять же, может пройти не одно поколение, чтобы, в конце концов, современники почувствовали масштаб и истинную цену такого величия. - К тому времени давно почившему носителю этого величия будет уже всё равно. - Но это окажется далеко не безразличным для истории и потомков. - Иначе бы не было самой истории. - И - будущего. Не было бы вариантов в выборе приоритетов. И не было бы самой проблемы выбора. Мучительная категория, обозначенная творцом только для человечества. - Да. Однако, я не заметил, чтобы пыркэлаб Оанэ мучился угрызениями совести… - Тебе открылась правда о нём? - Вся его никчемная жизнь промелькнула у меня перед глазами. Совесть нельзя отнести к числу его добродетелей. - Способность к такого рода чувствам тем острее, чем выше уровень личности. - Да, я знаю. И степень духовных запросов диктуется именно этим уровнем. - Но надо иметь в виду, что каждая эпоха лепила и формировала свою собственную философию этой самой личности. - И в этом ты находишь какое-то оправдание? - Нет, Иллианнук, в этом я нахожу объяснение…
В шатре у Баязита было просторно. Светильники, заправленные ароматическими маслами, мягким светом освещали внутренности. Воздух благоухал доставленными из Индии экзотическими курениями. Слегка откинутый полог шатра позволял видеть рассыпанные по небу звёзды и горделиво сияющий молодой месяц. Циклопического роста чернокожие стражники, вооружённые, под стать их размерам, неподъёмными для прочих секирами, с каменными и непроницаемыми лицами замерли у входа. После традиционных, утомляющих, длинных и витиеватых первых приветствий, турецкий султан и крымский хан, в присутствии нескольких приближённых, опустились на толстого ворса персидские ковры и откинулись на вытканные золотой парчой, замысловатого узора подушки. Ещё какое-то время беседа носила ничего не значащий, общий характер. Наконец, решив, что сполна воздали традициям, оба венценосных переговорщика пожелали остаться одни. Что и было немедленно исполнено. Вокруг шатра, на расстоянии десяти метров, выстроилось оцепление. Слышать содержание разговора двух великих самодержцев, под страхом смертной казни, не полагалось никому.
- Видишь, дорогой хан, на небе родился месяц? – Султан, сквозь отодвинутый полог, устремил взгляд к звёздам. - Брат мой, великий султан, я успел помолиться ему, ещё будучи на корабле. – Менгли-Гирей со вздохом поправил съехавшую подушку, - Хотя страданиям моим, во время морского путешествия, не было предела. - И мне не по душе водные прогулки. – Баязит придвинул к себе изящный кальян, - Но, брат мой, судьба решает за нас. Поэтому нам надлежит принимать ниспосланные на наши головы испытания с подобающим смирением. Не так ли? - Я всегда помню об этом. – Вассал выпрямил спину, - Твой незабвенный отец, в минуты откровений, не раз ронял в разговоре эту драгоценную истину. – И Менгли-Гирей, печально склонив голову, замер в неподвижности. Молниеносный взгляд султана холодным пламенем скользнул по его скорбному лицу. Он слишком хорошо был знаком с повадками крымского хана, чтобы доверять его показной скорби. Зато он имел все основания заподозрить его в скрытых намерениях при нарочитом упоминании почившего предка Баязита. О странной и неожиданной смерти Мехмеда II ходили разные слухи. - Султан Мехмед был мудр. Жаль, что он не дожил до этого славного момента. - До теперешней осады? - Да. Помнишь, Менгли-Гирей, он всегда считал захват этого приграничного порта золотым ключом от желанных ворот всего Чёрного моря. В том числе, от Польши и… - Султан выдержал небольшую паузу, - И от России. – Клубы кальянного дыма плавно растекались по шатру и также лениво устремлялись к откинутому пологу. - Русский царь сейчас вряд ли достоин твоего пристального внимания. – Небрежно обронил хан, - У него хватает внутренних проблем… - А вот по-настоящему преданные Оттоманской Порте патриоты, - Султан с лёгким нажимом выговорил про настоящих патриотов, - Извещают меня о том, что царь ведёт обширную переписку с нашими недругами. И даже ищет недовольных в стане моих друзей! - Это неудивительно, - Холодея всем сердцем, но внешне невозмутимо, ответил Менгли-Гирей, - Предчувствуя скорую и неизбежную войну, он ищет новых союзников. - Я вот только недоумеваю, с кем же из моих друзей он ведёт переговоры? - Ведёт, или собирается? - А я сказал: «Ведёт»? Значит, я оговорился. Потому, что если бы кто-то из моих приближённых, или кто-то из правителей дружественных мне государств осмелился бы, в самом деле, на такие шаги, - Султан пристальным взглядом впился в лицо крымского хана, - Я бы узнал об этом первым, и кара всевышнего настигла бы изменника. - Брат мой, во всём мире не найдётся государя, который бы решился на столь опрометчивый шаг! - Ты тоже так думаешь? - А кто думает так же? - Мой советник Аббас. - У него проницательный ум. - И преданное сердце. Я ему верю. Но, я подумал, что тебе может быть что-либо известно. - Твои враги – это мои враги, - Вздыхая и не веря ни единому слову Баязита, ответил Менгли-Гирей, - Я бы не стал скрывать того, что могло бы быть по-настоящему достойно твоего внимания. - Я и не сомневался. – Баязит легко вскочил на ноги и подошёл к выходу из шатра, - Молодой месяц на небе – это хороший знак! Думаю, что мы не надолго задержимся у этих древних стен. Мои стратеги подсчитали, что нам хватит недели. - Твои стратеги стремятся всячески угодить тебе… - Ты не веришь в скорую победу? - Брат мой, история этой крепости не помнит примеров такой скорой победы. - Кто нам мешает оказаться первыми? - Вот если бы кто-то раскрыл перед нами главные ворота… Предварительно опустив подъёмный мост… - Ворота, по воле всевышнего и стараниями Аббаса, раскроются и без моста. Семь дней – столько мне надо, чтобы засыпать крепостной ров. Менгли-Гирей с сомнением покачал головой, - Велики твои замыслы, Баязит! Неоспоримо твоё величие… Однако… - Одновременно, за эти семь дней, - Не обращая внимания на сомнения своего коварного союзника и сверкающим взглядом блуждая по звёздному небу, продолжал султан, - Я врою все свои пушки в землю вдоль крепостных стен. С севера ты поддержишь меня кораблями, а с южной стороны своим славным войском. И мы одновременно ударим со всех сторон! Мы устроим здесь светопреставление! Память об этом штурме останется в веках, и потомки впишут наши имена золотыми буквами во все военные энциклопедии. – Ноздри Баязита хищно трепетали, полураскрытый в усмешке рот обнажал белые и здоровые зубы. - А уже потом мы сможем потревожить русского царя. – Султан мягкой походкой обошёл внутренние покои шатра и вернулся к своему кальяну. Сквозь сизые клубы он выжидательно смотрел на крымского хана. У того по лицу расползалась бледность недомогания. - Прости мне мою слабость, мой сиятельный брат, - выдерживая взгляд султана, виновато усмехнулся Менгли-Гирей, - Я до сих пор не могу справиться с последствиями своего морского путешествия. Позволь мне оставить тебя наедине с твоими грандиозными планами и удалиться в свой шатёр. Из меня сейчас неважный собеседник. «И соратник – тоже», - Подумал Баязит, но вслух, изображая тревожное волнение, сказал: - Мне следовало бы сразу догадаться о твоём самочувствии и не утомлять тебя долгой беседой. Сейчас я распоряжусь, чтобы тебя проводили в твои покои! - Не стоит, повелитель. Мустафа уже обо всём позаботился. Мне доложили, что мой шатёр встал первым в лагере моих воинов. Менгли-Гирею подвели коня. Венценосные стратеги обнялись с явно показным чистосердечием. Пышная процессия, озаряемая светом бесчисленных факелов, покидала расположение войск турецкого султана. В лагере крымского хана шли лихорадочные приготовления к встрече своего верховного главнокомандующего.
Наспех осуществлённая ночная вылазка Оанэ не принесла никаких результатов. Его конный отряд, не успев отойти и двухсот метров от крепостного рва, напоролся на дозорный турецкий разъезд, был атакован и обращён в бегство. Мало того, турки едва не проскочили на спешно поднимаемый вслед за отступающими мост. Потери оказались значительными, отряд лишился нескольких десятков всадников. Самого Оанэ, оказавшегося в арьергарде партизанского броска, чудом не захватили в плен. И это было главным, как ему казалось, аргументом при докладе ненавистному коменданту. Збиеря, огромным утёсом возвышаясь над седлом своего нетерпеливого коня, против ожидания, ничем не выказал своего недовольства и, с ядовитой усмешкой на грубом лице, просто отослал Оанэ на помощь к Герману. Но он бы не был самим собой, если бы не бросил вслед удаляющемуся пыркэлабу: - Надо было к главным воротам ставить Думу! Уж он бы справился! – Комендант делал вид, будто не замечает того, о ком он только что говорил. Дума приблизился к немногочисленной конной свите коменданта на взмыленной лошади. - Збиеря, плохо дело! Скрежеща, позвякивая и поскрипывая сверкающими в свете факелов доспехами, Збиеря поворотился к говорившему. - Что так? - Турки налаживают артиллерию по всему нашему периметру! – Лошадь под Думой пошла боком, захрапела и с недовольным ржаньем встала на дыбы. - Пушек – не сосчитать! И всё подвозят! - Нам не впервой, Дума! Пусть себе палят. Уверен, что господарь уже спешит к нам на помощь. Сломает себе хребет султанишка! О наши стены сломает! - Это не всё, Збиеря! Ров они засыпают! - Что?! Ров?! Какой ров?! Наш?! Засыпают?! Ох-хо-хо-хо! – От неожиданно громкого смеха коменданта, пугливо попятились лошади свиты. Збиеря схватился за бока, откинулся в седле и хохотал заливисто, искренне и заразительно. Он никак не мог остановиться, и вот уже загоготал кое-кто из свиты, а ещё мгновение спустя покатывались со смеху все сопровождавшие коменданта военачальники. И даже сам Дума заулыбался. Смеялась в рукава рассыпанная поодаль личная охрана Збиери. Странно было посреди ночи слышать этот весёлый смех. - Видишь, Дума, ты и сам смеёшься, - С трудом отдышавшись, сказал комендант, - Пугает нас султанишка, головы нам морочит! Пальнуть надо, разок-другой, хоть и ночь на дворе. Распорядись, - Обернулся он к кому-то из сопровождающих. Тотчас от группы отделился один из всадников и растворился во мраке крепостного двора. - А как думаешь, Збиеря, не попробовать ли мне, с моим отрядом, как пушкари шуму наведут, пощекотать их немного? - Да как же, Дума? Оанэ, только что, еле ноги унёс! Вояка… - Вот потому и хочу попробовать. Нас сейчас, точно, не ждут. Что скажешь? - А что? Мысль – добрая! С богом!
Несколько неожиданных залпов со стороны крепости, произведённые почти наугад, в кромешную тьму, внесли в копошащихся у рва турок настоящую панику. В стремительном отступлении к своему лагерю никто из них не заметил мчавшихся им наперерез всадников Думы. То, что не могли сделать пушки, довершили сабли и алебарды лихих молдавских гвардейцев. Стоны, хрипы и мольбы о пощаде разрывали тишину ночи и слышались с разных сторон. Увлечённые преследованием воины пыркэлаба едва не достигли турецких костров. Спохватились уже почти у границы вражеского становища. Дума скомандовал отход, и отряд, слыша и чувствуя организованную неприятелем погоню, мчался теперь, что было духу, к стенам родной крепости. Последний из всадников широким прыжком успел заскочить на уже начавший подниматься мост. В диком улюлюканье преследователей слышалась свирепая и бессильная ярость. Туркам не хватило буквально нескольких секунд.
Отряд Думы был встречен дружными приветствиями защитников крепости. Сам комендант со свитой выехал ему навстречу. Несколько гвардейцев отчаянного пыркэлаба истекали кровью. Сам Дума тоже был ранен. В пылу сражения и погони никто из них не заметил своих ранений и не почувствовал боли. И, самое главное, отряд вернулся без потерь, в том же составе, в котором уходил на рискованное мероприятие. - Ай да Дума, - Гремел на всю площадь комендант, - Засвидетельствовал почтение турецкой голытьбе! Пощекотал, называется! Ха-ха-ха! Слава пыркэлабу Думе! - Слава! - Слава! – Неслось с разных сторон. Подскакавший Герман радостно обнял соратника. Дума смущённо улыбался. В отдалении, за спинами обитателей Четатя-Албэ, высыпавших сейчас на площадь и торжествовавших пусть малую, но так необходимую победу, недосягаемый для света факелов, восседал на вороном коне королевский посланник, пыркэлаб Оанэ. И глаза его полыхали пламенем ненависти, а лицо исказила судорога зависти и глубоко затаённой мести.
Глава16. Аккерманская крепость. Крушение ( часть 1)
Прошло четыре дня… Работы по засыпке крепостного рва продвинулись настолько существенно, что это уже вызывало явную озабоченность обитателей Четатя-Албэ и, в первую очередь, коменданта Збиери. Злорадно высмеивавший накануне затею Баязита, Збиеря, до того гнавший от себя прочь наползавшие в душу сомнения, теперь всё более мрачнел, глядя с высоты крепостных стен на плоды трудов бесчисленного турецкого войска. Засыпался ров не по всему периметру, а по обе стороны подъёмного моста. Особая активность приходилась на предрассветные часы, когда, вконец утомлённые непрекращающимися в течение всего светового дня атаками, защитники крепости сваливались в цепкие объятия тяжёлого сна. Порой, даже случайные, наугад произвёдённые залпы пушек, не в состоянии были разбудить измотанных молдавских солдат. На душе у Збиери было сумрачно и, как ни старался он скрыть своё тревожное состояние, оно угадывалось и чувствовалось его подчинёнными и невольно передавалось им. Дума с Германом смогли осуществить ещё несколько удачных вылазок, но каждый раз со всё большими потерями. К ранению Думы, которое он получил во время своего первого партизанского налёта, добавилось ещё одно, на этот раз такое, что он был выведен из строя на ближайшие несколько дней. Герман тоже был ранен, но не потерял способности сидеть в седле. Да и самому неугомонному коменданту досталось от неподалёку разорвавшегося вражеского ядра. Осколками ему сильно рассекло щёку и надбровье. Остальное зловещим градом отскочило от доспехов, которые Збиеря особо не жаловал и надевал больше для укрепления духа окружающих его воинов. Но в тот день он не пожалел, что надел их. Турецкие ядра крошили неприступные стены, рвались на территории Гражданского двора и выкашивали ряды защитников ежедневно и методично. Поскольку госпиталь оказался переполненным, раненных свозили теперь в пустующий храм. Но и там места оставалось всё меньше. А ведь во все прошедшие дни, и Збиеря прекрасно это понимал, шла только подготовка к главному штурму. Который ещё предстояло выдержать. Но как? Какими силами? Пороховой запас за эти несколько дней уменьшился больше, чем наполовину. Настолько же, с учётом раненных, сократилось количество боеспособного войска. Вестей от господаря не было. В довершение ко всему, коменданту уже начали докладывать о появлении первых упаднических настроениях среди населения. Минувшей ночью воинам Германа пришлось даже применить оружие против небольшой группы запаниковавших обитателей крепости, тайно пытавшихся подобраться к злополучному подземному ходу. Подстрекателей нашли почти сразу же, и теперь в мрачных подвалах Цитадели они ожидали собственной участи. Но не это более всего сейчас тревожило коменданта. Больше всего сейчас он был озабочен тем, что подстрекателей этих, как оказалось, никто из крепостных обитателей прежде никогда не знал и не видел. Следовательно, это были чужаки. И это был нехороший, тревожный знак. - Кто-то сеет смуту в наши ряды – Мрачно констатировал Збиеря на недавнем военном совете, - Языки-то нашим недругам мы развязывать умеем и знаем, как это делается, хотя и так ясно, кем подлые смутьяны подготовлены. Так вот, господа бояре, - Збиеря тяжело опустился на мощную дубовую скамью, - Есть в услужении у турка этого, Баязита, дьявол в образе человеческом. И имя этому дьяволу – Аббас. И рассказал нам первый же из шпионов турецких, как только ребро ему крюком палача из груди выдрали, что знает тот Аббас много чего и про крепость нашу, и про военачальников наших, и о рационе солдатском знает, ведает даже, где какой камень лежит, кто и когда по какой нужде ходит. Вот ведь как… Знает! – Збиеря резко поднялся на ноги, тяжёлая скамья отлетела, словно и не имела веса, - Измена?! – Взревел комендант настолько страшным голосом, что даже закалённые в сражениях матёрые командиры вздрогнули, - Кто? – Впечатывал шаги в каменный пол комендант, - Кто? Где искать изменника? Эх! Знать бы, знать бы, кто? Сам бы сердце голыми руками вытащил! – Збиеря сжал кулаки и тяжёлым взглядом оглядел присутствующих. Военачальники хмуро смотрели перед собой. Оанэ, стоявший чуть поодаль, особняком, испытал настоящий ужас. Сердце его, при упоминании имени Аббаса, вначале остановилось совсем, а теперь колотилось в грудной клетке с такой силой, что Оанэ хотелось бежать со всех ног, ибо он страшился, что стук собственного сердца выдаст его с головой. Но жуткая, чёрная тишина, осязаемая всеми, зависла в стылом пространстве каменной башни. "Кто?" – Вопрошала тьма. "Кто?" – Перешёптывались между собой каменные стены… Дума, прогнавший за полчаса до начала военного совета суетившихся вокруг него лекарей и пожелавший, во что бы то ни стало, присутствовать на заседании штаба, выступил с неожиданным для всех предложением. Но прежде повёл свою речь так: - Я вот, что думаю, господа бояре, члены военного совета, - начал он ослабевшим, но уверенным голосом, - Нельзя нам сейчас, в трудную эту минуту, выжигать наши сердца шелудивыми подозрениями. Не первый год господарю служим. Верой и правдой служим. От самого рождения своего служим. И боевые шрамы на телах наших скажут больше, чем речи наши суетные. А изменник… Изменник, он сам себя выдаст, придёт время, но я знаю, сердцем чувствую, нет его среди нас! Не может его здесь быть! Не может! И всё! И забудем об этом! На несколько тягостных мгновений в сумрачном помещении штаба зависла напряжённая тишина. И вдруг: - Сожалею, Дума, о словах своих! – Неожиданно прогудел могучий Збиеря, - Простите и вы, бояре! Единым дуновением прошелестел радостный вздох облегчения. Комендант подобрался, расправил плечи, решительно шагнул к штабному столу: - Давайте-ка о деле, господа бояре, - Привычным грозным голосом начал он, и убелённые сединами военачальники удовлетворённо переглянулись между собой. Таким Збиеря нравился им гораздо больше. - Положение наше, сами видите, безрадостное. И тактика наша – уже не тактика. Это ясно. И вестей от господаря нет, а потому надеяться нам не на кого, только на себя. Кто и что имеет предложить военному совету? И вот тут-то последовало неожиданное предложение старшего из пыркелабов: - Я полагаю, что надо нам, Збиеря, нанести внезапный удар там, где нас никто не ждёт… - Все замерли в ожидании продолжения. Воцарившуюся тишину разбавляло только шкворчание щедро просмоленных факелов. На Думу поглядывали с заинтересованным и тревожным ожиданием. - А не ждут нас, господа-бояре, со стороны лимана… Вот так! Удивлены? – Последовала непродолжительная пауза. Все присутствующие, с вытянутыми от недоумения лицами, как по команде, поворотились в сторону говорившего. - А ведь прав, прав Дума! – Громовым, как всегда, раскатистым тембром, поддержал пыркэлаба комендант, - С этой стороны нас, точно, не ждут. Ну-ка, ну-ка, - Подался всем телом вперёд Збиеря, - Рассказывай, что у тебя на уме! - Ночью, - Вдохновившись поддержкой, уже более громко, с заплясавшими в глазах лукавыми задоринками, продолжал храбрый наместник господаря, - Или же под утро, но до первой зари, на двух-трёх шлюпках, а то и на одной, это мы ещё обсудим, подплывём к Гиреевским кораблям, тихо проникнем вовнутрь, и… - Хитро прищурившись, Дума замолчал. - Ну, что? Говори! – Не утерпел Герман, - Порубаем всех? - Нет! – Торжествовал Дума, - Не просто порубаем, но порубаем тихо, без звука, потом развернём корабль и вдарим со всех пушек по флоту татарскому, а потом и по лагерю Баязита! И бить будем, пока пороху хватит, ну а потом, если повезёт, драпанём назад, к крепости. А? Как считаете, господа бояре? - Самоубийственная затея, - Вспорол тревожно зависшее молчание рассудительный и насмешливый голос Оанэ, - Подкрасться бесшумно и незаметно – уже сомнительно, порубать корабельную команду, да так, что бы в предрассветной тишине никто ничего не услышал – это вообще невозможно, а уж пушками завладеть, да самим стрелять – вздор! Чушь полная! Слушать, может, и приятно, но, по размышлению – глупость! А кто станет манёвр налаживать на судне? Одними жестами, не подавая команд? Может, сам Дума? - Думу мы побережём до времени, - Вскипел, сердцем осознающий правоту замечаний Оанэ, и оттого раздражающийся ещё более, Збиеря, - А тебе, Оанэ, вряд ли доверим! Ты ведь только и горазд, что от турок-то бегать! – И, не обращая более внимания на скрытого изменника, комендант поворотился к Думе. Губы Оанэ превратились в тонкую нить, на холёном лице судорожно пульсировали желваки. - Есть у нас люди, моряцкому делу обученные. Но вот кто командиром пойдёт? – Збиеря, метнув взглядом в сторону бледного лицом Думы, уже набиравшего в лёгкие воздуха, чтобы ответить, нетерпеливо поднял кверху ладонь, - О тебе, Дума, речи и быть не может! Хвор ты ещё… А жаль! – Комендант огромной своей ладонью нервно тёр подбородок, - Ох, как жаль! Знаю, бывал ты в морских сражениях, - Он перехватил удивлённый взгляд Думы, - Откуда знаю? Я, господа бояре, много чего про вас знаю, сан у меня такой, к знаниям обязывающий. Так… Стало быть, Дума отпадает… - Збиеря, - Решительно поднявшись с места, Герман расправил плечи, - Я пойду! - Так ведь и ты ранен! И опыта морского не имеешь… - Рана – пустяк, уже и зажило почти всё, а драться, что на суше, что на корабле, разница для нас не большая! Главное – добраться до него, до корабля гиреевского, а там – как Бог положит! - С этой вылазки можно и не вернуться, - Збиеря тяжело, с шумным вздохом, опустился на массивное, потемневшее от времени, дубовое кресло, - А людей у нас и так с каждым днём всё меньше остаётся. Но идея-то, как хороша! А? Хороша идея! Дерзкая, это, господа бояре, затея! Славная, одним словом, затея! Значит так… - Збиеря, напряжённо размышляя, вновь поднялся, и широким шагом, заложив руки за спину, стал прохаживаться вдоль стола. Колышущийся свет факелов отбрасывал на каменные стены его гигантскую, постоянно меняющую очертания тень. Все присутствующие ждали решения коменданта. Но то, что он сказал, прозвучало, как гром среди ясного неба: - Один из ходов подземелья ведёт прямиком к лиману… - Но ведь дороги не знает никто! – Вскричал Оанэ. Бояре смотрели на коменданта с недоумением. - Я знаю! – Отрезал Збиеря, - Один только я во всём нашем королевстве про этот тайный ход и ведаю. – Он грозно оглядел недоверчиво и подозрительно уставившихся на него бояр. - И мной об этом господарю нашему, Стефану воеводе, в своё время, особым секретным посланием было доложено. Так что, предвидя и отметая чёрные сомнения, в головах ваших сейчас промелькнувшее, скажу, что втайне от всех держал знания эти не по злому какому-то умыслу, а потому, что господарь наш так повелел. Дабы в лихое время, которое сейчас, как раз, и наступило, не появилось у иных, слабых духом, искушения сотворить измену против королевства, или опозорить себя трусливым бегством с поля брани. Понятно я речь веду? – Раскатистый голос коменданта, многократно отражённый древними стенами, терялся в сумраке огромного помещения штаба. Хмурясь, бояре опустили головы. Стало тихо. - Не о том ты говоришь, Збиеря! – Прервал молчание Дума, - Давай о деле! - А если о деле, так, стало быть, первую группу, во главе, известно, со мной, потому как только я дорогу знаю, отправим тайно к причалу нашему, что б шлюпки к нужному месту подогнали. - А если их все уж ядрами гиреевскими в щепы разнесло? – Подал голос один из членов военного совета, седой, как белый снег в чистом поле, но крепкого вида боярин. - Уповать будем на Господа нашего. Даже если хоть один из челнов целым остался, уже хорошо. А ежели пару челнов найдём – тогда нам сам чёрт не брат! Как полагаешь, Герман? - Полагаю, что поспешить нам следует! – Глаза Германа горели нетерпеливым огнём, воображение уже рисовало ему картину предстоящего сражения на захваченном неприятельском корабле. Дума устало улыбался, и нехорошая бледность распространялась по его лицу. Но никто этого пока не замечал, потому что почти все присутствующие, невольно заражаясь смелой идеей, смотрели сейчас на коменданта. - Правильно, Герман! – Ответил, едва заметно усмехаясь, Збиеря, - Действовать надо безотлагательно! Но… - Он предостерегающе поднял руку, - Только после того, как досконально, до самого последнего штришка, до самой мелочи ничтожной не обговорим все наши действия и пока не обсудим все возможные стороны нашего замысла. Ну, я так понимаю, - Удовлетворённый молчаливым и всеобщим одобрением, Збиеря широко развёл руки и обвёл глазами военное собрание, - Я так понимаю, что план, предложенный Думой, господами боярами поддержан. Теперь начнём обсуждение. – Збиеря скользнул взглядом в сторону Думы и только сейчас заметил, что с тем творится что-то неладное. Бледнея всё больше, выросший за несколько дней осады в глазах защитников крепости до национального героя, но не оправившийся от полученных ран пыркэлаб, сейчас, уронив голову, медленно сползал на каменный пол штаба. - Лекаря! – Взревел Збиеря, - Лекаря сюда! – Охрана метнулась к выходу.
Сопровождаемый ординарцами, освещавшими добротно просмоленными факелами узкие своды таинственного подземелья, Збиеря уверенно двигался вперёд, время от времени подсказывая шедшим в авангарде правильное направление. Впереди себя он выставил троих человек, сразу за его спиной шагал Герман со своим немногочисленным, но уже неоднократно проверенным за время осады отрядом. Думу, несмотря на его протесты, решено было оставить в крепости. Мало того, Збиеря, допуская вполне вероятное развитие событий, на время своего, пусть и кратковременного отсутствия, передал все свои комендантские полномочия отважному пыркэлабу. На коротком военном совете, предварявшим их теперешний дерзкий поход, Збиеря обнял Думу и громогласно объявил о новом временном статусе королевского посланника. Такое неожиданное проявление чувств, именно чувств, а не сам факт передачи полномочий, немало удивил повидавших всякого на своём веку бояр. Но, кто бы и как бы не озадачивался увиденным, абсолютно все сходились в одном: Дума заслужил такое к себе отношение. И не только в лице коменданта. Любой из защитников крепости при одном только упоминании имени бесстрашного пыркэлаба гордо вскидывал голову, и тогда на всех лицах читалась твёрдая решимость стоять до конца и спокойная уверенность в благополучном исходе обороны легендарной крепости. - Да какой же из меня сейчас комендант, Збиеря? - Смущённо смотря в пол, пробовал возражать Дума, - Я и в седле-то теперь не удержусь, а ты мне целую крепость доверить хочешь. - Вот потому и хочу, что вижу в тебе, господин пыркэлаб, достойного стратега. Хватит, Дума, саблей махать, для тебя в нашем цинуте и поважнее дела найдутся. – Збиеря, неожиданно для самого себя, всё более проникался к грозному боярину искренней симпатией и теперь досадливо недоумевал, что же мешало ему раньше, с его-то житейским и ратным опытом, повнимательней приглядеться к закалённому в бесчисленных боях королевскому посланнику. Комендант положил руку на плечо Думе: - Суетливые хлопоты наши, скажу я тебе, в отсутствие войны нами же и помыкающие, нас, Дума, друг от друга отдаляют безмерно и к дрязгам пакостным незаметно и неотвратимо, всячески подталкивают, - Комендант смотрел прямо в глаза пыркэлабу, - Таков человек, и знаю, ты не хуже моего о том ведаешь. Другое дело, как мы видим друг дружку, когда нам по самому краю смерти ходить приходится. – Збиеря вздохнул и сделал шаг в сторону. Потом обернулся: - Всё! Больше говорить не буду. Сам поймёшь. Но знай, что выбор мой – не только от сердца происходит, но ещё и интересами королевства нашего продиктован. И ещё думаю, что государь наш, Стефан-воевода, таким моим решением остался бы доволен и одобрил бы его, не колеблясь. - Обещаю сделать всё, чтобы не посрамиться, - Только и мог ответить Дума. - Порадуйте Баязита с его прихвостнем! И возвращайтесь с победою, да без потерь. - Вот это дело! Вот это разговор! С Богом!
Горстка храбрецов, замысливших дерзкую вылазку к флоту Менгли-Гирея, уже довольно продолжительное время углублялась в таинственные и запутанные ходы древнего подземелья. Крутые повороты скалистого тоннеля порой неожиданно упирались в глухую, сырую каменную стену, вдоль которой по обе стороны не сразу можно было разглядеть узкие, затянутые столетней паутиной проходы. По какому из этих проходов надо было двигаться дальше никто, кроме коменданта, не знал. Да и тот разбирал дорогу не без труда. Збиеря замирал на некоторое время, напряжённо что-то вспоминая, потом тыкал факелом в нужном направлении, и отряд шёл дальше. Вернее, сначала с трудом протискивался в сплющенный каменный рукав, который через некоторое расстояние резко расширялся и вновь растекался несколькими рукавами. И так – без конца. Мрак, сырость и холод подземелья, угнетающая, до звона в ушах, тишина и попадающиеся то и дело на пути истлевшие останки человеческих тел – всё это зловещим саваном накрывало рискнувших забраться в ревностно охраняемое злыми духами чрево древней крепости. Время от времени по лабиринту прокатывались, идущие, казалось, из самых недр земли, протяжные, леденящие душу стоны, явственно слышались обрывки непонятных слов, вздохи, шелест, звериное рычание и каменный скрежет, и ещё множество странных и непонятных звуков. Потом вдруг вновь, неожиданно и непредсказуемо воцарялась мёртвая тишина, которую слушать было также невыносимо жутко. Со времени начала экспедиции, должно быть, прошло около часа, или полтора, а может, что и в два раза больше. В этом жутком и таинственном подземелье ход времени переставал существовать. Здесь хозяйничали Вечность и бездонный, чёрного цвета, Ужас. Ужас преисподней. Страх забирался за шиворот, резал глаза, зловонием тлена копошился в ноздрях, заползал в уши, поглаживал по затылку, змеёй вился по коленям и терновой удавкой перехватывал горло. Страхом пропитан был сам воздух нескончаемого лабиринта. Теперь даже самые отчаянные смельчаки чувствовали, что теряют хладнокровие. Тем более, что дорогу назад, к родной крепости, уже не смог бы найти ни один из них. Но о возвращении никто и не помышлял. Главное – вперёд, главное – чтобы комендант не ошибся в выборе направления, главное – выйти к берегу Днестровского лимана, вновь вздохнуть полной грудью терпкого морского воздуха и увидеть над головой звёздное небо! На одном из участков пути едва не произошло несчастье. Несмотря на предупреждение Збиери о том, что вскорости дорога должна была резко оборваться, всё равно, это случилось внезапно. Очередной тесный проход, предварительно выведший людей коменданта на относительно широкую галерею, затем вдруг сразу опрокинулся в черноту бездны, и если бы не протянутая вовремя рука шедшего следом, идущий первым закончил бы свои дни в подкарауливавшей их пропасти. Густая пелена мрака застилала всё вокруг, и где-то далеко внизу слышался звук бьющих по водной поверхности капель. Свет факелов пожирался чернильной пустотой тьмы. Дальше эта чёрнота густела до невозможной и немыслимой концентрации и казалась материальной и вязкой, как опрокинутая из космоса на ночную землю циклопических размеров бочка с кипящей и сразу же застывающей смолой. Всё. Дальше дороги не было. Авангард встал. За ним – все остальные. Отрезанные от мира подземными сводами, участники похода с тревогой и надеждой смотрели в сторону командира. - Теперь, след в след, всем шагать за мной, - Негромко, но уверенно сказал он, одновременно пробираясь вперёд. Вдоль стены тянулся очень узкий выступ. Дальше идти надо было по нему, всем телом прижимаясь к влажной отвесной стене. Увешанным оружием воинам сделать это было очень непросто. К тому же, необходимость держать факелы лишала их равновесия, поэтому двигаться приходилось лицом к пропасти, то есть спиной к скале. Буквально слившись с ней в одно целое отряд, кто мысленно, а кто и вслух шепча молитвы во спасение, двинулся дальше. Ноги скользили по влажной поверхности узкого выступа, и собранные в пружину тела участников похода непроизвольно разряжали собственное напряжение предательской дрожью в коленях. Свет факелов пожирался тысячелетней мглой, всё пространство вокруг было окутано непроницаемым, холодным и ужасающим мраком, однако вязкая тьма над самой тропой, словно живая, неохотно и скупо, но, всё же, расступалась. Из пропасти до слуха взвинченной до предела процессии то и дело доносились необъяснимые и ни на что непохожие звуки, от которых кровь стыла в жилах, а сердце переставало биться. Вдруг Герман, шедший последним, неожиданно оскользнулся и громко вскрикнул. Он почувствовал, что теряет равновесие и невольно разжал пальцы, сжимавшие рукоятку факела. Тот полетел вниз, и замершие каменными изваяниями разведчики остановившимся от ужаса взглядом бесконечно долго следили за исчезающим в недрах земли животворящим огнём. Судорожно выброшенную руку Германа успел перехватить вжавшийся в стену и шагающий перед ним начальник его охраны. Ещё мгновение, и Герман с неизмеримым облегчением почувствовал спиной острую поверхность спасительной стены. Чтобы придти в себя и выровнять дыхание, пришлось на некоторое время остановиться. Спаситель пыркэлаба, тоже тяжело дыша, стоял рядом, и факел в его руке бился мелкой дрожью. - Бог даст, боярин, ещё повоюем, - Прошептал он, - Ты не торопись, погоди, давай с силами соберёмся. Нам тут спешить – смерти подобно! - Спасибо тебе, Гонсу, - Тоже шёпотом ответил Герман, - Ты ведь мог со мной в пропасть сорваться… Вовек не забуду. Одно дело, брат, в бою погибнуть, а другое – в преисподнюю живым лететь. Знаешь, - Голос у Германа предательски дрожал, - Чего я только не повидал на своём веку, всяко бывало, но такого страха, скажу я тебе, никогда прежде не испытывал. И сознаться в том мне почему-то не стыдно. - По мне, боярин, лучше в чистом поле с саблей наголо погибнуть, чем в этом проклятом каменном мешке бесславно смерть принять. – Гонсу тяжело дышал, грудь его судорожно вздымалась, - И не один ты, Герман, от страха ни жив, ни мёртв. – Стон, похожий на рыдания, сорвался с губ теряющего рассудок телохранителя, - Господи, сила твоя! Клянусь, Господи, ежели живым выберусь с этого места дьявольского, во всю жизнь свою дурного не сделаю никогда и никому и благими и праведными поступками до конца дней своих славить буду Господа нашего! - Успокойся, Гонсу! Сам же сказал: повоюем ещё! - Да, боярин, сейчас, - Гонсу, всем телом прижавшись к холодному камню, истово целовал извлечённый из-за ворота, висящий на золотом шнурке крест. - Все целы? – Послышался спереди густой голос Збиери. Спросил он негромким голосом, но акустический эффект смертоносного тоннеля усилил его в несколько раз. Странное дело: заслышав обыкновенную человеческую речь, вся команда как будто взбодрилась. Пропало желание подавленно молчать, или, в лучшем случае, говорить только шёпотом. Хриплыми от волнения голосами все подтвердили своё присутствие. И осторожное, миллиметр за миллиметром, движение продолжилось. Наконец, самый опасный участок пути остался позади. Сойдя с узкой тропы, шагнули в неожиданно широкую галерею. Почувствовав себя в безопасности все, как один, повалились на каменный пол, потому что на каждого из них вдруг навалилась страшная усталость. Но через несколько минут Збиеря уже был на ногах. - Довольно прохлаждаться! – Привычное густое рокотание коменданта, прежде вселявшее в иных благоговейный ужас, сейчас действовало на окружающих воодушевляющее, возрождая ещё более сильное желание жить и бороться до конца, - А вот не замечает ли кто чего необычного? – В голосе Збиери слышалось взволнованное лукавство, - Помимо проклятого этого мрака подземного? Защитники крепости озадаченно ворочали головами, недоумевая по поводу странного вопроса. Но кроме непроницаемой мглы ничего вокруг себя не замечали. - Факелы! – Вдруг воскликнул Герман, и некоторые воины от неожиданности вздрогнули, - Смотрите! – Кричал он, - Огонь и дым от всех факелов тянется в одну и ту же сторону! - Верно говоришь, Герман! – Прогремел Збиеря, - Подметил правильно! Стало быть, и выход спасительный уже недалече. Ну, здесь дорога уже попроще будет, но, - Тут он повысил голос, - Внимание не ослаблять ни на миг крохотный! Здесь всякое может случиться. Ежели, по измене какой, выведали Баязитовские шакалы про ход подземный, значит, засада нам может быть приготовлена, не иначе. Поэтому, дальше идём молча. Жаль только, что огонь погасить нельзя. Но, всё в руках Божьих. Я – впереди. Герман – замыкающий. С Богом! Когда в бесконечно далёкой перспективе, как по волшебству, показалось сияние ночной звезды, все вздохнули с облегчением. Хотелось ускорить шаг, нет, хотелось уже бежать, но непреклонный комендант вёл вперёд свой отряд с предельной осторожностью. Звёзд, сколько ни шли, больше не становилось, и это казалось странным. До тех пор, пока не упёрлись в каменный пласт, скрывающий небо и препятствующий выходу на поверхность. Узкая трещина в камне пропускала внутрь свет одной единственной звезды, но даже его было достаточно, чтобы в закоченевших от полного опасностей перехода сердцах забрезжил лучик надежды. Справа от себя Збиеря указал на никем сначала незамеченный крохотный лаз. - А расширить его просто, - Збиеря с удовольствием потирал руки. У него были причины гордиться собой. Память не подвела его. Он помнил секретный маршрут подземного лабиринта Аккерманской крепости, а значит, при успешном исходе задуманной операции, ему удастся привести отряд обратно. Если, конечно, будет, кого приводить… - Вот эти камни надо убрать, - Указал он на огромные, казалось, вросшие в землю валуны, - Взялись! Камни, как ни странно, довольно легко поддались усилиям нескольких пар рук, и вскоре весь отряд, в полном составе, выбрался на поверхность. Полная луна и бесчисленные звёзды устроили на небесах настоящее пиршество. Мягко шелестел прибой распахнувшегося им навстречу Днестровского лимана. Далеко позади мрачным исполином врезался в ночь силуэт осаждённой крепости, а немного в стороне от неё горели костры вражеского становища. У разнесённого в щепы пушками Менгли-Гирея причала покачивались на волнах привязанные канатами каким-то чудом уцелевшие два лёгких челна. По берегу, вынесенные волнами, раскиданы были в беспорядке останки множества других челнов и рыбацких лодок. Впереди отчётливо виднелись стоявшие на якоре боевые корабли татарского хана. План был прост. Незаметно добраться до ближайшего корабля неприятельского флота, овладеть им и открыть стрельбу со всех орудий по соседним кораблям и по лагерю Баязита. Очевидная безрассудность и дерзновенность этого авантюрного плана, защитникам крепости, тем не менее, таковым отнюдь не казалась. Напротив, чем дальше они продвигались к своей цели, тем большая уверенность в себе и твёрдая решимость подчеркивала их движения. Збиеря участвовать в операции не имел права, потому что если бы с ним что-то случилось, назад вернуться не смог бы уже никто. Поэтому ему не оставалось ничего другого, как просто наблюдать за действиями своих соратников со стороны. Короткое совещание на берегу, последние напутствия, и вот уже весь отряд, под командованием Германа, соблюдая прежнюю осторожность начал подбираться к уцелевшим челнам.
Тем временем в истекающей кровью крепости происходило следующее. Посланник Аббаса, под покровом ночи, знакомым уже для него путём, пробрался в покои Оанэ. Договорённость о встрече была достигнута при помощи голубиной почты, средством, которым Аббас пользовался умело и регулярно. На этот раз новый адъютант сановного изменника ничего не знал о происходившей встрече, но и для него, как и для его предшественника, уже уготована была пыркэлабом скорая смерть. Потому что Оанэ не имел права рисковать собственным благополучием и не хотел ставить под удар дальнейшее развитие событий. А события эти полным ходом приближались к своей трагической развязке. От Оанэ требовалось одно: распахнуть главные, Килийские ворота одновременно с началом решающего штурма Баязита. Титанические работы по засыпке крепостного рва уже в самое ближайшее время должны были принести свои плоды, а незапертые ворота крепости - неизмеримо облегчить овладение черноморской цитаделью молдавского королевства. Оанэ Аббасом обещаны были все мыслимые блага турецкой короны, и теперь продажный любимчик Стефана-воеводы мучительно соображал, как ему привести в исполнение свой преступный замысел. - Этой ночью, на рассвете, - Вкрадчиво шептал турецкий визитёр, - Одновременным залпом из двухсот дальнобойных орудий буден дан старт нашему решающему и невиданному ранее в истории штурму. Мой господин, достопочтенный и мудрейший из мудрых Аббас, повелел передать тебе, боярин, что эта древняя и могучая крепость всё равно не выдержит сокрушающего натиска великого султана и падёт в любом случае. Но твоя своевременная, а потому неоценимая помощь, если она будет оказана, принесёт тебе, господин, славу великого воина и имя твоё золотыми буквами вписано будет в летопись блистательных побед богоподобного султана. - Это трудная задача, - Ожесточённо массируя холёным кулаком свой такой же холёный подбородок, ответил Оанэ, - Не я командую крепостью, и теперь уже даже не тот, кого я ненавижу лютой ненавистью… - Оанэ поздно спохватился, поняв, что сказал лишнее. Турок, словно клинком, обжёг полыхающим взглядом: - Коменданта Збиерю отстранили от управления гарнизоном? – У Оанэ удушливый ком подкатил к горлу, и сердце его охватила набирающая силу паника. Ведь он не сообщил Аббасу о готовящейся операции по захвату боевого судна Менгли-Гирея, он даже не предпринял никакой попытки, чтобы хоть каким-то образом оповестить об этом советника султана. И этот факт, если его сейчас не удалось бы скрыть от коварного и хитрого Аббаса, вполне мог нарушить его планы относительно ближайшего безоблачного будущего. - Я не был допущен на последний военный совет, - Уверенно врал Оанэ, но взгляд его при этом лихорадочно перебегал с предмета на предмет, - Проклятый комендант всё время меня в чём-то подозревает! Но мне удалось разузнать, что командованием штаба готовится какая-то дерзкая операция на воде, против славного флота вашего союзника. - Менгли-Гирея? - Менгли-Гирея… - Но разве у осаждённой крепости есть для этого корабли? - Они собираются напасть, незаметно подплыв к вам на уцелевших челнах. - Каким же образом они доберутся до причала? - Збиеря владеет тайной подземного лабиринта… - Вот как! Но мой господин, мудрейший Аббас, считает, что великая тайна древних подземелий утеряна столетия назад! - Похоже, что нет. - И вашему коменданту так долго удавалось скрывать это от всех остальных? - Поверит ли мне господин посланник сиятельного Аббаса, если я скажу, что эта новость была для всех нас не менее удивительна? - Верить, или не верить, не входит в мои обязанности, - Бесстрастно ответил тот, - Я просто передам твои слова мудрейшему. Так ты говорил об операции на воде… - Я говорил о её вероятности… - Которая будет реализована… - Этого я не знаю! Не знаю! Но возможно, что этой ночью… - Ни один мускул не дрогнул на лице турецкого парламентёра, но взгляд его испепелял парализующим волю Оанэ пламенем. Голос турка прозвучал вкрадчиво: - И господин посланник молдавского короля утаил этот немаловажный факт от всемогущего Аббаса? - Утаил? – Пыркэлаб с деланным недоумением воззрился на собеседника, - Я же говорю, что это – только мои догадки. Это – всего лишь мои предположения, это попытка анализировать слухи и факты, и поэтому выводы, основанные на таком анализе, не могут быть неоспоримыми! – Оанэ показалось, что он, наконец, овладевает собой, - И потом, я не располагаю, как искренне почитаемый мной Аббас, почтовыми голубями…
Глава16. Аккерманская крепость. Крушение ( часть 2)
- Но тропа, тропа, которой я пришёл в покои господина пыркэлаба, так же открыта в обратном направлении для любого доверенного лица боярина. – Приступ паники, отхлынувший было от сердца, накатил на изменника с ещё большей силой. - В том-то и дело, - Едва не визжал от страха Оанэ, - В том-то и дело, что нет у меня никаких доверенных лиц, ни одного, что б им пусто было! - И этот странный поход возглавил сам комендант? - Или возглавит… Я не знаю… - Но ведь всего несколько мгновений назад светлейший боярин сам сказал, что Збиеря уже больше не командует крепостью? – Во взгляде турка сквозило неприкрытое презрение. - Ну да, я слышал, вернее, мне донесли, что полномочия его временно передаются пыркэлабу Думе. - Но, - Усмехнулся турок, - Раз кто-то донёс это боярину, однажды признавшему могущество Оттоманской Порты, значит, доверенные лица, всё-таки, у господина имеются? У Оанэ ком подкатил к горлу. Он почувствовал себя припёртым к стенке. Он растерянно озирался вокруг, словно ища поддержки у сумрачных и безмолвных стен своих роскошных покоев. - Я вынужден срочно покинуть гостеприимного хозяина, - Уже на ходу небрежно обронил турок, - Твоё, господин, запоздалое известие, которое, кстати, мне удалось из тебя вытянуть с немалым трудом, может оказаться даже серьёзней, чем ты полагаешь, - Посланник вдруг резко обернулся к бессильно вышагивающему за ним пыркэлабу, - И думаю, что милостивейший Аббас, - Он по-особенному произнёс "милостивейший", - Что наш добрейший и могущественнейший Аббас сможет по достоинству оценить твою, господин, неоценимую помощь турецкому султану. – Посланник вновь круто развернулся и устремился прочь. - Я пытался, - Блеял совершенно уничтоженный Оанэ, - Слышишь ли? Я делал всё, что мог! Но меня повсюду окружают недруги, за каждым моим шагом следят! – Он семенил за посланником в подобострастном полупоклоне, и слёзы отчаяния и страшной неотвратимости душили его, - Скажи Аббасу, добрейшему, сиятельному и безмерно почитаемому мной Аббасу, что я – верный его слуга до скончания дней! - Оанэ, видя, что турок не обращает на его слова никакого внимания, не выдержав, ухватил посланника за рукав его роскошного, вышитого золотом халата, - Слышишь ли, что я тебе говорю?! - Уже с истерикой в голосе и с последней надеждой возопил пыркэлаб, - Это говорю с тобой я, грозный посланник молдавского короля! Как смеешь ты, плебей, поворачиваться ко мне спиной? Турок замер на месте. В роскошных покоях пыркэлаба зависла недобрая тишина. Потом, очень медленно, словно цедя драгоценную влагу, посланник Аббаса обернулся к побледневшему, с перекошенным лицом Оанэ. Усмешка блуждала на его тонких губах: - Как смею я? Оборачиваться спиной? К грозному любимцу молдавского короля? Я, плебей, или воин непобедимого султана? – Теперь он развернулся к Оанэ всем корпусом, - Господин пыркэлаб! – Лёд и строгость в голосе посланника Аббаса ошеломили Оанэ, - Мосты сожжены! – Он щёлкнул пальцами, - И ты теперь уже больше ни какой не подданный молдавской короны. Понимаешь ли ты эту простую вещь, господин? Или ты до сих пор малодушно гнал от себя эту неприглядную, но единственно верную мысль? Что? Ты лишился дара речи? И не знаешь, что мне ответить? Тогда я подведу последнюю черту под своими рассуждениями. Ты, вельможный пыркэлаб, пока не имеешь права торжественно провозгласить себя подданным великого султана. Вот, что главное! Разве тебе это не ясно? Разве это для тебя откровение? – Бархатный и вкрадчивый голос буквально парализовывал сановитого вельможу, - На данный момент тебе важно понять, что ты теперь – никто. Потому что ты теперь – предатель, боярин. Ты предал собственный народ! Предал! Не правда ли, пришло время назвать вещи своими именами? Увы! Ты удивлён и негодуешь? Или просто пытаешься изобразить удивление и негодование? Теперь, господин, с этой страшной печатью на твоём родовитом гербе тебе предстоит жить всю твою оставшуюся жизнь! Да, ты – предатель! И да, ты прав. К предателям всегда небезопасно оборачиваться спиной. – Он повернулся, чтобы идти дальше, но вдруг добавил: - Впрочем, у тебя остаётся последняя и главная возможность вернуть к себе милость могущественного Аббаса. – Оанэ преданно и заискивающе смотрел на совершенно уничтожившего его ненавистного турка: - Какая же? – Пролепетал он срывающимся голосом, - Килийские ворота крепости, - Жёстко, почти грубо ответил посланник, - Сигналом тебе послужит одновременный залп тысячи пушек по периметру крепости, включая корабельные залпы могущественного союзника и вассала Оттоманской Порты Менгли-Гирея. – И он решительно зашагал прочь, оставив стоять несчастного Оанэ окончательно раздавленным и уничтоженным.
Телохранитель сиятельного пыркэлаба, он же адъютант наместника молдавского короля, он же первое доверенное лицо вельможного боярина Оанэ, незадолго до описываемых событий, спешил к своему господину с тревожным известием. Только что пришло донесение со стен обороняющейся крепости. Крепостной ров, методично засыпаемый неприятелем по обе стороны подъёмного моста у главных, Килийских ворот Четатя-Альбэ, на одном участке заполнился грунтом настолько, что отдельные группы смельчаков, при помощи приставных лестниц, сумели перебраться к самим стенам крепости и швыряли теперь камни в вековую твердыню Килийских ворот. Они выкрикивали угрозы и проклятия, обращённые к теряющим хладнокровие защитникам крепости. Пороховых зарядов уже почти не оставалось, вся смола давно уже была вытоплена и опрокинута на головы осаждающих, у лучников почти закончились стрелы. Оставались камни. Их поднимали наверх и терпеливо ждали удобного и благоприятного момента, чтобы сброшенный вниз валун придавил собой сразу с десяток человек. Но это уже была агония. Потому что и камней оставалось всё меньше. Целый полк молдавских солдат был отряжен командованием на работы по выковыриванию булыжников с площади Гражданского двора. Работа эта была непростой, и удовлетворить потребности защитников всё равно оказывалась не в состоянии. Выхода не было. Вот с этим известием и торопился новый адъютант Оанэ к своему господину. Боясь потревожить его покой слишком громкими шагами, он неслышно, насколько мог, приблизился к тайным апартаментам пыркэлаба. Массивная входная дверь, к немалому удивлению адъютанта, была слегка приоткрыта. Оанэ, и адъютант прекрасно об этом знал, вообще не выносил открытых дверей, открытых форточек и незанавешенных окон, особенно, если эти двери, форточки и окна оказывались отворены и незанавешены в его собственных, со вкусом убранных покоях. Однако, размышлять над этим сейчас у адъютанта просто не было времени, и он уже взялся было за дверную ручку, чтобы войти, как вдруг совершенно отчётливо услышал голос постороннего, незнакомого ему ранее человека. Адъютант в растерянности замер перед дверьми каменным изваянием и, боясь быть застигнутым за непотребным занятием, то есть, невольным подслушиванием, остался, ни жив, ни мёртв, стоять у порога. И в итоге не пропустил почти ни единого слова из беседы могущественного боярина с турецким посланником. И чем дальше вникал адъютант в ужасающий смысл подслушанных им слов, тем страшней и тревожней становилось у него на душе. Лоб его покрылся холодной испариной, ладони стали влажны, но он, словно окаменев, оставался стоять без движений. На последней фразе удаляющегося через потайные двери посланника, адъютант осторожно развернулся на месте и, насколько мог тихо, направился в обратную сторону. Ему хватило выдержки не пуститься бегом, пока он не убедился, что теперь его уже никто не услышит, и только после этого, что было духу, он кинулся бежать. Сначала – вон из покоев, наружу, на свежий воздух, к коновязи, а там, галопом, в резиденцию коменданта Збиери, где сейчас командовал пыркэлаб Дума.
Весь небольшой отряд Германа уместился на одном челне. По-тихому, соблюдая максимальную осторожность, отчалили. По безмятежной поверхности лимана бесшумно подобрались к флагману татарского флота. Хозяева корабля, даже и не помышлявшие о самой вероятности подобной дерзновенной авантюры защитников крепости, не выставили по периметру судна никакой охраны. И это, с их стороны, оказалось опрометчивым шагом. Внутренне ликуя, с крепнущей с каждым мгновением верой в успех своего предприятия, горстка молдавских разведчиков оказалась на палубе военного фрегата. Судно даже не требовалось разворачивать для манёвра. Соседние корабли покачивались прямо по линии огня. Значит, оставалось только подобраться к корабельным орудиям и открыть огонь. На пути к трюмам пришлось вспороть несколько животов и перерезать несколько глоток. Всё пока удавалось делать бесшумно. Спящих прямо у орудий Гиреевских канониров в полном безмолвии порубали тяжёлыми мечами и теперь лихорадочно готовили орудия для стрельбы. Некоторое время спустя грянули первые залпы, и сразу два судна, по обе стороны от борта захваченного фрегата сначала окутались густым дымом, а затем занялись разгорающимся с каждой секундой пламенем. Во вражеском стане в первые минуты никто не мог сообразить, что происходит. По всему флоту Менгли-Гирея прокатилась волна панического переполоха и бестолковые и противоречивые приказы следовали один за другим. А сокрушающая пальба, тем временем, продолжалась. Мятежный корабль изрыгал смертоносный огонь, попросту расстреливая удобно располагающиеся мишени. Горело уже с десяток кораблей. Герман и его люди предусмотрительно задраили трюмы, поэтому они до некоторых пор оставались вне пределов досягаемости для пытающихся добраться до них воинов крымского хана. А те, разобравшись наконец-то в сложившейся ситуации, сейчас, под дикий рёв одноглазого Мустафы, разрушали, чем придётся, палубу собственного корабля. Сам Мустафа, вооружившись неподъёмной для прочих булавой, наносил сокрушающие удары по запертому входу в орудийное отделение корабля. Но тут страшный по своей силе ответный залп потряс захваченный фрегат. В конце концов, по нему открыли огонь свои же корабли. Герман и его люди со спокойной решимостью в глазах и на лице продолжали делать своё дело. Они уже знали, что погибнут. Знали, что спастись теперь уже не удастся никому. Но в их движениях сквозили не страх, или отчаянность, а угрюмая сосредоточенность. Им надо было максимально полно выполнить то дело, за которое они взялись. И они его выполняли. Теперь ядра сыпались на захваченный фрегат со всех сторон. В панике с палубы корабля в воды Днестровского лимана кидались прозевавшие молдавских разведчиков члены флагманской команды. Корабль горел и постепенно кренился к воде одним бортом. Герман и его теперь уже значительно поредевший отряд задыхались от дыма начавшегося пожара и от пороховой гари. Бушующее пламя неумолимо подбиралось к арсеналу. Из-за сильного крена судна вести дальнейшую стрельбу стало невозможно. И отряд предпринял последнюю попытку. Попытку к спасению. Открыв путь на верхнюю палубу, люди Германа торопились выбраться наружу. Но и там сплошной стеной стоял дым. Те, кому всё-таки удавалось оказаться на палубе, падали замертво, в страшных муках умирая от удушья. Хриплые стоны, проклятья, грохот орудий – всё слилось в реквиеме этих страшных предрассветных часов. Внезапно резкий порыв ветра, как по волшебству, на какое-то мгновение расшвырял дымовую завесу вокруг корабля. Герман, выбиравшийся на поверхность последним, сделал несколько судорожных глотков свежего воздуха. Лицо его было залито кровью, перед глазами стоял сплошной туман, ноги подкашивались, но Герман, невероятным усилием воли, всё-таки заставил себя не упасть. Глаза его слезились, и грудь вздымалась тяжёлым и жадным дыханием. И Герман скорее почувствовал, чем увидел, как что-то большое, грозное и враждебное стало надвигаться на него. Он с трудом поднял голову в сторону приближающейся опасности, но руки его висели, как плети, и он даже не смог вытащить из ножен свою саблю. Силы покидали Германа. Ему не оставалось ничего другого, как только попытаться хотя бы рассмотреть размытые очертания той смертельной неотвратимости, которая сейчас, с каждой секундой, подбиралась к нему всё ближе. Но и зрение теперь тоже не повиновалось. И может быть, к счастью самого Германа. Потому что мгновение спустя тяжёлая булава одноглазого Мустафы со страшным треском раскроила голову храброго пыркэлаба. Герман рухнул на палубу, и почти сразу же вслед за этим тело обезумевшего от крови Мустафы разорвало в клочья попавшим в него ядром, выпущенным с одного из боевых кораблей флота Менгли-Гирея.
Потиравший руки от радости во время первых залпов удачно захваченного судна, Збиеря теперь, с полными слёз глазами, сжатыми кулаками и перекошенным в бессильной ярости лицом, наблюдал за гибелью фрегата. Он понимал, что никто из команды Германа теперь уже не вернётся назад. И Збиеря мысленно прощался с каждым из них. Теперь ему предстояло одному возвращаться в осаждённую крепость. Комендант угрюмо обернулся к чернеющему пропастью подземелью и вздрогнул от подкравшегося ужаса. Возвращаться одному было страшно. Но возвращаться надо было обязательно! А он всё медлил, продолжая надеяться на какое-то чудо и до боли в глазах всматривался в светлеющий горизонт. Занималась заря. Флагман Гиреевского флота целиком был объят пламенем и лежал на боку. С десяток шлюпок шныряли вокруг погибающего корабля, подбирая выживших. Збиеря, широко перекрестившись и бросив последний взгляд в сторону лимана, решительно зашагал к лазу в подземелье. И в этот момент из-за ближнего пригорка прямо на него вылетел конный турецкий разъезд. С рёвом и диким посвистом всадники вихрем подлетели к коменданту и, осадив лошадей всего в нескольких метрах от него, образовали круг. Закружили в стремительном и убывающем в радиусе хороводом. Положение было безнадёжным. Збиеря угрюмо усмехнулся, вытащил саблю из ножен и приготовился к последнему в своей жизни бою. Но он даже не успел взмахнуть своим тяжёлым мечом. С десяток стрел, выпущенных почти одновременно с разных сторон, легко пронзили незащищённое кольчугой тело. Збиеря замер, зашатался, но устоял. Сабля выпала из бессильно повисшей руки. Угасающим взглядом Збиеря искал перед собой силуэт возглавляемой им столько лет крепости. И когда увидел, слабая улыбка озарила его суровое, испещрённое бесчисленными шрамами лицо. Кто-то из турецких всадников со спины бросился к смертельно раненному коменданту и одним страшным, косым ударом рассёк его туловище от шеи до поясницы. Збиеря, без крика, без вздоха, с той же замершей на устах улыбкой, замертво рухнул на землю. И почти в ту же секунду оглушительный грохот потряс предрассветную тишину. Вся дальнобойная артиллерия турецкого султана, как и обещал в недавнем разговоре с Оанэ советник Аббаса, занялась смертельной канонадой. Сигнал к последнему штурму героической крепости взорвал утреннюю безмятежность на многие вёрсты вокруг и хищным кровавым росчерком вспорол хрупкое очарование этого поистине райского места. Враз осиротевшая крепость, только что лишившаяся своего коменданта, приготовилась к последней, решающей схватке.
Время не существовало для Иллианнука. Он парил над пространством, его сознание растворялось в нём, и время, бесстрастно отсчитывающее мгновения для простых смертных, его никак не касалось. Странное дело, сейчас он не видел себя, то есть, как бы нелепо это не звучало, он не был материален. Казалось, остался только дух, а тело, некоей высшей силой, было оставлено до поры в каком-то таинственном месте. Иллианнука это не беспокоило. Значит, думал он, так и должно было быть. Он не видел также и Иштариани, но остро и ясно ощущал и осознавал её присутствие. И это было самым главным. Главное – она здесь, она рядом. Его любимая, его бесценное сокровище, та, которую он без устали искал и, в чём он был определённо уверен, искал на протяжении тысячелетий. Ещё он заметил, что они почему-то перестали разговаривать друг с другом обычным, как у людей, способом и теперь легко и просто общались между собой при помощи мысли. Это своё новое свойство Иллианнук, как и в случае с недавним обнаружением у себя возможности перемещения в пространстве, принял спокойно, как нечто само собой разумеющееся. "Иштариани, ты всегда будешь со мной", – Мысленно шептал Иллианнук, и в этом жарком шёпоте слышались и горячая мольба, и вдохновенное заклинание, и страстное утверждение, и трепетная надежда, "Я всегда буду с тобой" – Эхом отзывалась Иштариани, "Я всегда буду в твоём сердце". "Только в сердце?" "А разве этого мало?" "Этого мало"… "Я знаю"… "Иштариани!" "Да, любимый…" "Как сладко слышать: любимый!" "Как сладко произносить: любимый…" "Все сокровища мира ничто по сравнению с твоей любовью". "И никаких сокровищ мира не жалко, если нести их на священный алтарь любви…" "Любимая…" "Любимый…" "Тревога нестерпимым пламенем выжигает моё сердце. Меня не покидает предчувствие, что я вновь могу потерять тебя на тысячелетия! Это – нестерпимая мука! Любимая, ты слышишь меня?" "Я слышу тебя, любимый…" "Скажи мне, кто такой Великий Жрец?" "Великий Жрец… Великий Жрец многолик… Но в чём-то он - это ты…" "Но как же такое может быть? Не понимаю… Мой слабый рассудок не в состоянии постичь твоей мудрости, Иштариани! А Музей? Музей десяти источников?" "О!.. Музей… Музей - это сияющая вершина твоего познания. Это та высота, Иллианнук, к которой ты стремился, и будешь неустанно стремиться всю свою жизнь. Это то, что по мере твоего продвижения вверх окажется огранённым алмазом, и превратится однажды в бесценный бриллиант твоего постижения. Бесчисленные грани этого бриллианта своим чудесным отсветом озарят и высветят для тебя правильные направления в приближении к поставленным целям, божественные сполохи этих граней приоткроют для тебя завесы тайн, о которых все прочие даже и не подозревают…" "Но ни одна из тайн на всём этом свете не стоит тебя, Иштариани! Они не стоят тебя даже все вместе взятые! Как же горек привкус твоих откровений, любимая! Уверен, ты знаешь, что мне бы хватило одной только твоей любви… Разве не в этом счастье? Ведь теперь мне понятно, что я проделал весь этот долгий путь только ради встречи с тобой". "Любимый, моя любовь направляла тебя на этом пути. Наша любовь – это факел, освещающий тебе твою непростую дорогу. И потом, и это, пожалуй, главное: ты просто не сможешь иначе…" "Иначе? О чём ты говоришь, любимая? Чего я не смогу?" "Жить. Ты не сможешь иначе жить, любимый". "Но…" "Верь мне, Иллианнук. Верь мне так же искренне, как и любишь… "Я верю тебе с покорностью, которую я назвал бы сладостной. Потому, что люблю. Потому, что счастлив. Потому, что ты – есть! Потому, что всё остальное неважно…"
Оанэ, так и не докричавшись своего адъютанта, заподозрил неладное. Едва посланец Аббаса исчез за потайной дверью, он кинулся в свои покои и тут обнаружил неплотно притворенную дверь. Холодея всем сердцем, Оанэ выглянул наружу. Пусто. Адъютант не являлся на зов, чего прежде никогда не было. Следовало торопиться. До назначенного штурма оставалось совсем немного времени. И если вдруг, лихорадочно размышлял Оанэ, его разговор с посланником Аббаса стал известен адъютанту, то, скорее всего, о нём уже знают в штабе Збиери. Пыркэлаб Дума беспощаден и скор на расправу, поэтому – действовать, действовать без промедления! Личная охрана Оанэ, а это – целый отряд, ждёт его распоряжений. Ещё можно успеть! Предрассветные сумерки заметно редели, измотанная осадой крепость, в эти предутренние часы, была погружена в глубокий сон. Нет! Оанэ не подведёт Аббаса, не расстроит его ожиданий. Вперёд, к Килийским воротам крепости! И Оанэ со всей прытью, на какую был способен, устремился к выходу.
Торопливый рассказ перепуганного адъютанта Оанэ поверг Думу в состояние, близкое к шоку. Он не верил тому, что слышал. Не мог заставить себя поверить. Однако же, правдивость повествования телохранителя пыркэлаба-изменника не вызывала сомнений. Это не походило на клевету, да и с какой стати молодому боярину, буквально на днях получившему высокую должность, было клеветать на своего хозяина? Нет! Дума сердцем чувствовал, что адъютант говорил правду. Обхватив голову руками, новый комендант крепости без движений сидел за штабным столом. Рана его постоянно кровоточила, он совершенно ослаб, и временами ему казалось, что он вот-вот потеряет сознание. - Так ты не видел его лица? – Не меняя позы, спросил Дума, - Нет, господин! Но я ясно слышал, что он говорил. - Значит, совсем скоро должен начаться штурм… Необходимо направить подкрепление к нашим главным воротам. Я сам возглавлю отряд… - Но ты совсем плох, боярин, - Осторожно возразил адъютант, - Отправь меня со своим отрядом. - Ты будешь при мне. Охрана! – Поднял голову от стола Дума, - Есть ли новости с крепостных стен? - Есть! Только что прибыл вестовой. - Так что ж молчите? Сюда его! Живо! Офицер, в порядком изодранном обмундировании, насквозь пропитанный пороховой гарью, с запёкшейся на лице кровью, обрадовано шагнул к пыркэлабу: - На лимане настоящее сражение, боярин! Выходит, Герману вылазка удалась! Несколько кораблей Менгли-Гирея горят во славу нашего господаря! Слава ему! Слава Герману! - Слава!.. Дума улыбался. Несмотря на то, что отряд Германа, предводимый Збиерей, отправлялся в свой последний поход под покровом ночи и глубокой тайны, защитники крепости, тем не менее, все уже были осведомлены о предпринятой операции. Оставалось только гадать, каким именно образом. Впрочем, не это сейчас было главным. К тому же, не спавшие, как ошибочно полагал Оанэ защитники Четатя-Альбэ, все, как один, взволнованно наблюдали за панорамой развернувшегося на лимане неравного сражения. И там же, на крепостных стенах, почти сразу же стали возникать никогда не существовавшие подробности удачно исполненного дерзновенного замысла. - Спасибо за добрую весть! – Дума поднялся и обнял за плечи улыбающегося офицера, - Ну, всё! Теперь – на воздух! Подсобите! – Бывший адъютант Оанэ и пьяный от счастья офицер кинулись к Думе и с готовностью подставили ему свои плечи. На свежем воздухе Дума почувствовал себя лучше. Взобравшись на коня без посторонней помощи, он отдал распоряжение части своего отряда: - Под командой вот этого славного офицера, - Дума указал на светло улыбающегося вестового, - Поручаю вам немедля взять под охрану изменника Оанэ, который отныне не является больше наместником господаря нашего. Властью, данной мне комендантом Збиерей, приказываю арестовать предателя! - Дума покачнулся в седле, - Остальные, за мной, на охрану главных наших ворот! Отряд разделился надвое. Безымянный офицер с изодранным мундиром и запёкшейся на лице кровью, с тремя десятками всадников, галопом устремился к резиденции Оанэ. Дума, страхуемый по бокам верными ординарцами, направил свою сотню к Килийским воротам. И в это самое время грянули первые залпы дальнобойной артиллерии Баязита, а с лимана им дисциплинированно вторили пушки быстро оправившегося после недавнего нападения флота Менгли-Гирея. Невиданные по своим размерам ядра ложились по всему внутреннему периметру многострадальной крепости, дымом заволокло всё вокруг, почва под ногами пошла мелкой дрожью, древние камни плавились от ужасающих разрывов и от немыслимой температуры. Баязит накрыл непокорную крепость ураганным огнём, накрыл мощью, ранее неведомой военным стратегам того времени. Начиналось настоящее светопреставление.
Оанэ со своей сотней во весь дух мчался к Килийским воротам. Почти одновременно сюда подтянулся авангард Думы. - Измена! – Стараясь перекричать грохот начавшейся канонады, визжал истерическим фальцетом Оанэ. Остриём сабли он указывал в сторону Думы, - Смотрите, они собираются распахнуть перед проклятыми турецкими собаками наши главные ворота! – Конь под Оанэ взвился на дыбы, - Вперёд, в атаку! – Оанэ едва удержался в седле, - Убить изменника Думу! – Теперь жеребец Оанэ завертелся на месте. Всадник же, продолжая размахивать саблей, выкрикивал страшные обвинения: - Знайте, что Дума убил коменданта Збиерю, чтобы занять его место! Чтобы овладеть крепостью! Он убил Германа, потому что тот хотел помешать ему! Дума продался туркам! Убейте его! Убейте! Убейте! В рядах отряда Оанэ воцарилось внезапное замешательство. Никто из его воинов не мог поверить в измену проверенного в боях старшего пыркэлаба. Ряды отряда Оанэ совершенно расстроились, лошади подымались на дыбы, отчаянное ржанье задыхающихся от дыма лошадей прорывалось сквозь несмолкаемый грохот баязитовской артиллерии. - Братья, не верьте ему, - Из последних сил выкрикнул Дума, но его слабый теперь голос совершенно потонул в какофонии разрывов, растворился в стонах смертельно раненых и померк в диком ржанье обезумевших лошадей. Дальше произошло невероятное. Оба отряда кинулись друг на друга. Завязалась схватка. И в этой братоубийственной сечи никто не заметил отсутствия самого Оанэ. Густым дымом заволокло всё внутреннее пространство измученной крепости. Рёв осадных орудий Баязита слился в один заупокойный хор с предсмертными криками гибнущих защитников крепости. Поэтому никто не услышал лязга цепей приведённого в движение механизма затвора некогда несокрушимых Килийских ворот. Ворота медленно начали открываться. И только когда свежий ветер с лимана, прорвавшийся снаружи в образовавшуюся брешь, разметал клубы густого, прогорклого дыма, стелющегося над пылающими камнями, только тогда стало ясно, что произошло. Турецкие пехотинцы густой лавой, ширящимся и быстро растекающимся ручьём заполняли расплавленное пушечным огнём чрево крепости, и смерть теперь правила на её оголённом и беззащитном теле свой демонический бал и хозяйничала везде и повсюду. Остатки отрядов Думы и Оанэ были буквально сметены нахлынувшей турецкой волной. Дума, опрокинутый вместе со своей лошадью наземь, был моментально окружён плотным кольцом жаждущих крови победителей. Сквозь кровавую пелену, застилавшую глаза, Дума едва успел различить направленные на него наконечники нескольких десятков копий. Ещё мгновение – и божий свет навсегда померк для него. Могучий воин, всю свою жизнь верой и правдой служивший молдавскому господарю, закончил свой жизненный путь так, как это и подобало настоящему витязю. Он дрался до последнего и погиб в бою. Рёв и грохот канонады прекратился внезапно. Озорной ветер с плещущегося лёгким прибоем Днестровского лимана, шутя разогнал над внутренним двором покорённой крепости ещё недавно плотную пелену густого, чёрно-белого дыма. Ничтожное количество оставшихся в живых защитников Четатя-Альбэ теперь сгонялись к центральной площади Гражданского двора. Со стороны лагеря Баязита приближался пышный отряд приближённых самого великого султана. Богатые плюмажи всадников развевались на ветру, на поясах позвякивало инкрустированное драгоценными камнями оружие. Над Днестровской степью занимался день…